— Вот как. А откуда вам это известно, босс?
— Да есть человек в Аэрофлоте. Я попросил его отслеживать по компьютеру все заказы на имя Сереброва. На всякий случай. Ну вот. Случай и оправдался.
— Но почему он оставил Италию? Он же на неделю…
— Значит, были причины. Были причины, — повторил Родион Потапович. — Быть может, кто-то сообщил ему об исчезновении сына. Кто-то… но кто?
— Да, причина может быть, пожалуй, только эта, — проговорила я, — только эта. А кто сообщил, как вы думаете?
— Пока не знаю. Но — непременно узнаю. Непременно узнаю, Мария, — твердо проговорил Родион. — А насчет Звягина ты меня не удивила. Он, верно, тоже узнал, что его шеф вылетел. Позвонили доброжелатели из Италии.
— Когда же Серебров будет в Москве?
— Сейчас без пятнадцати девять. Через пять минут его самолет заходит на посадку. Так что в начале десятого Серебров уже будет спускаться по трапу.
Сообщив мне это, босс, не прощаясь, положил трубку, сочтя разговор завершенным.
Серебров возвращается! Черт побери! Нарочно не придумаешь! Это кто же мог маякнуть отцу пропавшего ребенка, что Илья уже четыре дня как исчез? Ведь все, решительно все были против того, чтобы Серебров узнал — и Клепины, и Звягин, и Камилла, а соседи едва ли могли знать номер личного сотовика Ивана Алексеевича! Совершенно ясно, что сообщил кто-то близкий, кто-то хорошо знакомый — и мне в том числе знакомый!..
Бедная, бедная Ноябрина Михайловна! Вот уж воистину кому попадет на орехи по полной программе!
Я взглянула на свой мобильник. Без пяти девять! О том, где находится пресловутый клуб «Маренго», я не имела ни малейшего представления. Правда, несколько сердобольных прохожих примерно указали мне, в какой стороне это находится, но они смотрели не столько на мое лицо, сколько на грязную обувь (после клумбы на звягинской даче), порванную куртку и заляпанные кровью джинсы.
Да, кстати, и на лицо-то они старались не смотреть больше по той причине, что распухли щека и нижняя губа, в углу рта запеклась кровь.
Сначала мысленно, а потом и вслух я костерила злополучного Звягина, от которого воспоследовали такие неприятности, которые, впрочем, казались невинным пустячком по сравнению с тем, что могло последовать дальше. Клуб «Маренго» я наконец нашла, но меня не захотели пускать туда на том основании, что я не соответствую нормам фейс-контроля.
Пришлось доставать чуть ли не самое грозное (и самое липовое) из моих удостоверений и тыкать в нос охраннику, чтобы тот сменил гнев на милость…
* * *
Сванидзе я нашла в ВИП-кабинке, где тот уныло распивал кофе. Без коньяка. При этом он безбожно курил и вяло просматривал какую-то газету. То, что он не придавал чтению прессы особого значения, я поняла из положения газеты: Альберт Эдуардович держал ее в перевернутом виде.
При моем появлении он молча развел руками.
— Да, неприятности не только у тебя, Сванидзе, — сказала я, присаживаясь. — Я, как видишь, тоже сопричислена лику мучеников. А что у тебя неприятности, так это видно по твоему кислому виду и по сегодняшнему телефонному разговору, когда ты, что называется, не смог пояснить свою мысль.
— Да уж, — буркнул тот, — пояснишь тут… А у тебя-то что? Попался особенно горячий поклонник?
— Можно сказать и так. Но я первая спросила, как говорят дети. Что у тебя за такая запарка на работе? Я же не просто так, из праздного любопытства.
Сванидзе отвернулся и едва ли не уткнулся длинным своим носом в кофе.
— Глупости какие-то, — наконец ответил он, — звонили на работу с угрозами.
— С какими еще угрозами?
— С очень даже реальными. Говорили, что Иван Алексеевич узнает, что я похитил его сына, и тогда мне конец.
— А ты что?..
— Да нет, конечно! Как ты могла подумать? Идиотизм какой-то… — пробурчал Сванидзе. — Я сам понимаю, что это чисто нервное, но когда тебе, скажем, каждый день звонят и говорят, что ты негр, то поневоле начнет казаться, что твоя кожа темнеет, что волосы начинают курчавиться, а в голосе появляются африканские шаманские завывания. Понимаешь, Мария?
— Берт, и все-таки ты темнишь. С какого перепугу будут звонить с такими глупостями именно тебе? И кто звонит?
— Голос мужской. Мерзкий такой. И словно бы… ты знаешь, такое впечатление, что я его слышал уже. Недавно… или давно. Противный такой голосок… и очень информированный, знаешь ли, Мария! Упоминает любопытные подробности из моей личной биографии, да такие, что я и сам изрядно подзабыл.
— Что за подробности?
Сванидзе снова потупился. Что выглядело весьма фальшиво.
— Да так, знаешь ли… — буркнул он, — разные там юношеские шалости.
— А то, что ты обещал Илюшу Сереброва посадить в мешок и отвезти на загородную свалку на закуску бомжам, это он в перечень юношеских шалостей включал?
Сванидзе, казалось, даже не удивился. Просто терпеливо заморгал и пробормотал:
— А, уже разболтали? Ну, было по глупости… Он мне, скотина, покрышки проколол. А тебе кто сказал? Этот… как его… дворник Калабаев или дед Бородкин?
— Нет. Гирин, Абрам Ицхакович, твой сосед сверху.
— Наседка болтливая тож… — буркнул Сванидзе. — А что он меня заливает постоянно, не говорил?
— И это говорил. Он вообще много чего говорил, и преимущественно не по делу. Хотя впечатления сплетника он все-таки, наверное, не производит.
— Это Гирин-то не производит? — обрадованно воскликнул Сванидзе, очевидно, удовлетворенный соскальзыванием беседы с неприятной для него темы. — Да он, знаешь ли, такой тип, что палец в рот не клади. У него, между прочим, подзорная труба есть. Говорят, он с ее помощью в окна подглядывает — кто чем занят. Не то, чтобы сексуальный маньяк, его секс вроде как не интересует, а — вообще. Для общего развития.
— В вашем дворе вообще много товарищей, интересующихся жизнью соседей, — произнесла я, — взять хотя бы упомянутых тобой деда Бородкина, Антон Антоныча, и дворника Калабаева. Эти тоже всем подряд интересуются. Непонятно только, как среди таких наблюдательных граждан среди бела дня мог пропасть мальчик, а ведь совершенно очевидно, что пропал он где-то у них под носом, далеко не отходя. Да и эта записка: «Ваш ребенок вне опасности…» Между прочим, Берт, ты с самого начала стал темнить. Привел в наш офис эту Ноябрину Михайловну. Принял участие в ее судьбе, так сказать! Да никогда бы ты не стал ее приводить, если бы исчезновение мальчика и тебя каким-то боком не касалось.
Сванидзе покачал головой и произнес:
— Знаешь что, Маша… история старая и неприятная, и если захочешь, то тебе расскажет твой же босс. Он тоже, кажется, в ней поучаствовал.
— Родион Потапович? В какой такой истории? — недоуменно воскликнула я.