– Этого “папу” надо убить! – глухо вымолвил Бэнсон. – Почему ты не пришёл к нему раньше, если знал о нём всё это?!
– Потому, Бэн, что тот, за кем я спешу, страшней этого “папы” в тысячу раз. Есть вещи, которые ты пока не поймёшь, поэтому поверь на слово.
Перед ними уже маячили стены обширных строений, и остаток пути до них двое путников проделали молча. Бэнсон, оправив цепь, незаметно для самого себя стал ожидать внезапного появления грозных псов. Он ухватил покрепче топор. Взгляд его стал цепким и быстрым.
– Напрасно настраиваешься, – обронил вполголоса Альба. – Всё, что ты должен делать сегодня, – жевать, слушаться и улыбаться. Что бы ты ни увидел. Поверь, это будет достаточно трудно.
Добрались до длинной высокой стены и пошли вдоль неё, к обозначенному воротами въезду в поместье.
Стучать не пришлось. Едва они подошли к воротам, как в них бесшумно открылось окошечко, за которым обнаружились два внимательных глаза привратника.
– Кто и зачем? – бросил привратник, видимо, свой привычный вопрос.
– Покупатели, – так же коротко вымолвил Альба.
Послышался лязг, затем хорошо знакомый Бэнсону шелест на совесть смазанного железа – и створка ворот немного приоткрылась. Альба мягко скользнул в узкий проём, Бэнсон же, входя в роль, ухватил толстенную, обшитую скобами створку и дёрнул её на себя. Придерживающий её с той стороны человек едва не вылетел вслед за ней. Бэнсон поймал его, подцепил за пояс всей пятернёй и внёс обратно. Затем с такой силой захлопнул ворота, что только железные скобы не дали им развалиться. С крыши стоящего в отдалении дома сорвалась, хлопая крыльями, галка.
– Эй! – испуганно вскрикнул привратник, и из дома вдруг выскочил ещё один – высокий и крепкий, торопливо сметающий крошки с жующего рта.
Он подходил быстрым шагом, и в руке его была дубинка – тяжёлая, толстая. За спинами пришедших лязгнул засов, а человек с палкой, приблизившись, грозно спросил:
– Зачем вы шумите?
– Не сердитесь на него! – виноватым и заискивающим тоном сказал Альба. – Он дурачок. Но очень послушный и добрый. Он сопровождает меня.
– Где ваше рекомендательное письмо? – протянул свободную руку подошедший.
– Мы без письма, – торопливо забубнил монах, – наш настоятель желает приобрести пять каретных собачек, он дал мне денег и он, наверное, вовсе не знал, что нужно ещё и письмо…
– Собаки заказаны и расписаны на полгода вперёд, – сказал человек, опираясь на палку, – даже те, что ещё не родились. Так что…
Он сделал выпроваживающий жест свободной рукой, и привратник послушно и торопливо завозился с засовом.
– Бу-у! – вдруг проревел, улыбаясь, Бэнсон.
Он откинул, прислоняя к воротам, свой топор с бутафорским крестом и, поймав человека в объятия, ласково его сжал. Тот хрюкнул, лицо его побагровело.
– Он очень добрый, ваша светлость, – забежал сбоку Альба. – А вы особенно пришлись ему по душе! Это потому, что у вас тоже очень доброе сердце!
Из выпученных глаз обнимаемого выкатились стремительные крупные слёзы. Лицо его из багрового сделалось почти чёрным.
– Хорошо, хорошо, – сказал Бэнсону Альба, присюсюкивая, как с ребёнком. – Мы поздоровались, теперь отпусти.
Бэнсон, звякнув цепями, развёл в стороны руки. Человек, выронив палку, мешком свалился на землю. Альба, помогая ему приподняться, скороговоркой продолжил:
– Настоятель дал хорошие деньги, это большие деньги, и что с того, что у нас с собой нет письма? Нам бы только поговорить с хозяином, не знаем, к сожалению, его настоящего имени, а мы зовём его “папа”, может быть, он, в знак уважения к настоятелю, продаст пять собачек? Ну, четыре? Ну, три?
– Что там такое? – раздался вдруг отдалённый голос, и в раскрытом окне дома показался некто в халате и малиновом, с кисточкой, колпаке.
– Они за собаками! – закричал предусмотрительно отбежавший привратник. – Без рекомендательного письма, монах говорит, что принёс деньги, а тот, с цепями, – похоже, придурок и псих!
– Я никого не жду! – крикнул своим людям обладатель малинового колпака. – Нет рекомендации – не о чем разговаривать. За ворота их!
Альба вдруг выпрямился и ровным и сильным голосом произнёс:
– Хорошо, что ты дома. Потому, что поговорить как раз есть о чём. Например, об исчезнувших заключённых. Распорядись-ка впустить нас в дом. Или мне придётся поговорить об этом с прокурором, и не Лонстона, а Корнуолла!
Человек в окне замер. Прошла минута, и он, с усилием подняв руку, сделал привратнику какой-то повелительный знак. Тот поспешил к дверям, из которых незадолго до этого вышел жующий человек с дубинкой, отворил эти двери и, придерживая, стал ожидать, когда гости пересекут двор и поднимутся в дом. Затем он, прижимаясь к стене, обогнал их и заспешил по коридору, показывая, куда нужно идти. Он привёл монаха и его спутника к толстому “папе” и поспешил назад, очевидно, чтобы помочь уковылять со двора обладателю палки.
– Вот и ты, Пёсий папа, – сказал с ноткой усталости в голосе Альба. – Вот и ты.
– Кто ты такой, оборванец? – растерянно и с явной ненавистью спросил толстяк в колпаке. – И кто позволил тебе меня обзывать? Какой я тебе Пёсий папа?
– Тебе не нравится твоё новое имя? – поинтересовался монах. – Но ты не можешь отрицать, что подобрано оно точно. Ты не кто иной под этим небом сегодня, как злой отец искалеченных псов. Я же – тот, кто пришёл поговорить с тобой о пропадающих заключённых. Сядь. От разговора зависит остаток твоей тёмной жизни.
– Какие пропадающие заключённые? – “папа”, недобро оскалившись, сел на стул у окна.
– Которых ты время от времени забираешь из острожных подвалов в Лонстоне.
– Ну и что?! Да, забираю! У меня есть патент от военного флота!
– Я так и предполагал. Но я не пришёл бы сюда, если бы сам доподлинно не проверил, что ни в одно адмиралтейство ни одного порта Британии ты не прислал ни одного моряка. Ни приговорённого к каторге, ни вольного рекрута. А скольких ты взял из острога? Можешь не говорить, всё равно скажешь неправду. Где-то здесь, в твоём кабинете, вместе с деньгами обязательно лежат реестры продаж и покупок. Вот из них я и узнаю точные цифры. Пока я всего лишь предполагаю, что за последние неполных два года привезено сюда, в твоё родовое поместье, около тридцати человек. Вот тут, в сущности, и возникает тот единственный, главный вопрос, ради которого я и прибыл сюда: где эти люди?
Заводчик собак сидел неподвижно, уставив ненавидящие глаза на проклятого маленького монаха, который пришёл неизвестно откуда и, смотрите-ка, – рушит такую размеренную, такую прекрасную жизнь! Время от времени – было видно – он порывался что-то сказать, но усилием воли, или под гнётом растерянности, каждый раз себя останавливал. В помещении с высокими окнами повисло тягостное молчание. Наконец, в уме своём “папа” выстроил, на его взгляд, правильный, нужный ответ и довольно спокойно заговорил: