После этого Бэнсон сел напротив гостьи, метнул добрый, растерянный взгляд к её лицу и спросил:
– Так ты знаешь Тома?
– Ох! – Она прижала к сердцу ладонь. – И ты его знаешь?
На вилле у командора пиратского Поля собрались поздние гости. Обычные собутыльники, набравшиеся рома допьяна, пели, ругались, играли в кости и карты на первом этаже. А наверху, в большом помещении с огромным окном, выходящим на море, хозяин принимал тех, кто имел какое-то дело или спорный вопрос в пределах Дикого Поля.
В час, когда солнце близилось к горизонту, перед ним на диване, расставив свои деревянные ходули, сидел Три Ноги. Он был растерян и зол.
– Ты пойми, друг! – говорил убеждающе Джон Перебей-Нос. – Пари было честным? Сколько было свидетелей? Целый десяток? Всё, теперь он – законный владелец трактира. Ты наши правила знаешь. За что же я стану его убивать? Всему Адору известно, что пари было честным. По старой дружбе я мог бы тебе помочь, – если бы ты укокошил свидетелей или хотя бы сразу явился ко мне. А теперь что же – ты предлагаешь мне нарушить правила местного морского братства, которые меня же и выбрали оберегать? Нет. Смирись с тем, что трактир ты потерял. Иди с ребятами грабить призы. Любая команда наймёт тебя коком…
– Мне плевать на трактир! – перебил его Три Ноги. – Я хочу чтобы он сдох! Никто, никто не мог меня положить на руках за всю историю этого чёртова города. Я не могу быть вторым, когда за столько лет приучил себя быть первым! Прошу, дай людей, пусть его как будто в пьяной драке зарежут. Я заплачу, – я спас свой сундучок со сбережениями. Хорошо заплачу! А трактир потом выкуплю обратно. Ведь если его владелец умрёт – ты должен будешь выставить трактир на торг!
Перебей-Нос наклонился и, понизив голос, с нажимом сказал:
– Где я возьму людей, которые не разболтали бы тотчас, что это именно я помог тебе в этом деле?! Если есть деньги – иди нанимай людей сам!
– Но я не могу! – так же, понизив голос, отчаянно возразил Три Ноги. – Надо мной теперь все смеются! Никто не хочет иметь со мной дела, никто!
– Всё, друг, – откидываясь назад, сказал Джон. – С этим новичком решай сам. Единственно, чем могу быть полезен, – это назначить торг за трактир тогда, когда самые богатые твои соперники уйдут в море. Чтобы тебе дешевле досталось. Иди.
Три Ноги, помогая себе костылём, поднялся с дивана, плюнул на пол и вышел, дробно стуча деревяшками в пол. Он вышел и увидел, как от дверей отпрянули хозяин верхних плантаций, бывший ромовый король Джо Жаба, и с ним – какой-то старик в одеянье монаха.
– Мы к Джону, – сказал монах. – Он один? Уже можно? И шагнул в незакрытую дверь, а Жаба вдруг схватил Три Ноги за локоть и прошептал:
– Если заплатишь – я помогу. Посиди, выпей внизу. Мы быстро!
Новые посетители вошли в комнату со стеной-окном и сели на опустевший диван.
– Привет, Джон, – сказал Жаба.
– Привет, Джо, – сказал главный атаман Дикого Поля. – Ты что, ещё жив?
– Жив, как видишь, – отвечал беспечным голосом гость. – И хочу снова заняться ромом. Хочу плантации освободить.
– Дело хорошее, – оживился Перебей-Нос. – Ром-то теперь приходится у Августа покупать, втрое – ты не поверишь – втрое дороже!
– Вот, всем выгодно, всем! – оживился и закивал Джованьолли. – Я вернулся, как только узнал, что эти английские моряки убрались из акватории Мадагаскара. На плантациях теперь – только бывшие рабы, кучка негров. Я хочу нанять местных ребят, чтобы выловить негров и вернуть на плантации. Мне только нужно денег, чтобы заплатить добровольцам.
– Большая сумма нужна? – деловито поинтересовался Перебей-Нос.
Жаба взглянул на монаха, шевельнул тонкими губами, что-то подсчитывая, и произнёс:
– Восемьдесят тысяч пиастров.
У собеседника глаза полезли на лоб.
– Восемьдесят тысяч? Ты хочешь против кучки рабов нанять целую армию? Значит, там не кучка рабов? Ты что-то скрываешь?
– Да что скрывать-то? Ну да, опасное дело. Поэтому я хочу нанять побольше людей, чтоб с гарантией.
Перебей-Нос стал задумчив.
– Значит, опасное? – проговорил он, почёсывая затылок. – И не исключено, что твоих добровольцев в лесу перебьют, плантации ты не захватишь и денежки мне вернуть не сможешь. Ты сам на моём месте дал бы такой ненадёжный кредит? Восемьдесят тысяч. Однако!
– Ну, дай – сколько сможешь! – воскликнул, побагровев, Джованьолли.
– Десять тысяч, – сказал атаман, и голос его стал вдруг жёстким. – И ты напишешь бумагу, что, если не вернёшь через месяц пятнадцать, – все твои плантации станут моими.
Джо сидел, раскрыв рот.
– А ты как хотел? Это риск, парень. Иди подумай. Десять тысяч я дам.
Монах и плантатор вышли из сумеречной приёмной и спустились на первый этаж.
– Хороший делец, – бормотал себе под нос патер Люпус. – Такого бы к нашему делу пристроить…
А Джованьолли, дёрнув его за рукав, поспешил к отдельному, стоящему в эркере [25] столику, за которым сидел молчаливый и мрачный трактирщик.
– Я слышал, – начал без предисловий Джо Жаба, – что ты готов заплатить за одну непростую и срочную работу. Сколько дашь, если я сделаю это до утра?
– До утра?! – трактирщик взглянул в окно на уже тёмное небо.
– Сколько дашь? Имей в виду, я торговаться не буду. Занизишь цену – я просто плюну и уйду по своим делам. Мне твой трактир без надобности.
– Если ты этого чужака отправишь на небо к утру, – заволновался и застучал костылём Три Ноги, – я дам тебе… Пять тысяч пиастров.
– Годится. Вот перед тобой монах. Ты знаешь, что священникам можно верить. Покажи ему, что деньги у тебя есть. Он мне подтвердит, я сделаю дело, принесу тебе нос или ухо этого чужака – и ты мне заплатишь пять тысяч.
– Не ухо! – прошептал, наклонившись к столу и сверкнув глазом, трактирщик. – Принесёшь его голову! Чтоб всё надёжно.
– Согласен. Иди покажи монаху пиастры.
– Ты что, мне не веришь?
– Хо! А ты мне?
Три Ноги, тяжело вздохнув, поднялся и сказал старику в монашеском балахоне:
– Пойдём, святой отец. Покажу тебе деньги.
Они ушли, а Джо Жаба торопливо стал готовиться к их возвращению: прошёлся по коридорам, снял в безлюдном месте со стены светильник на длинной бронзовой ручке. Светильник погасил и поставил в углу, а ручку обмотал куском сорванной тут же портьеры и, спрятав её под одеждой, вышел из виллы и отступил в тень у стены.
Монах и трактирщик вернулись. Но монах, не доходя немного до освещённых дверей виллы, положил ладонь на живот и смущённо сказал: