— Я понял! — быстро ответил вовсе не озадаченный новым условием наёмник. — Убью филигранно. Будете довольны, не сомневайтесь!
Немного помолчав, он спросил:
— Не сочтите за ненужное любопытство, джентльмены, но вы считаете, что едете в надёжное место?
— Мы ничего об этом месте не знаем, — ответил Филипп. — Кучер порекомендовал — я согласился.
— Тогда плюньте на постоялый двор! У меня имеется хорошее место, надёжная нора, честное слово! Одна старуха, полковничья вдова, сдаёт мне время от времени флигель, — ну, понимаете, когда удаётся добыть денежек, достаточных, чтобы отъесться и отлежаться. Отдельный дворик с выходом на соседнюю улицу. Дорого, правда, — десять пенсов в неделю…
— Узнать, на каком корабле мы отплыли — пустячное дело, — вполголоса заговорила Адония. — Узнает. Заявится в Плимут. Кучер, что нас увёз — мёртв. Тогда он пойдёт по всем притонам и постоялым дворам, и в одном из них нас обнаружит. Может быть, патер, есть смысл довериться нашему новому братцу?
— Сама Фортуна послала тебя нам, сын мой! — велеречиво провозгласил Люпус и добавил: — Никаких колебаний. Едем в твой флигель.
Рыло, кивнув, пробрался к передней стенке, выглянул в кучерское окно и назвал кучеру новый адрес. Тот заворчал недовольно — но рекрут успокоил его, пообещав удвоить цену.
Серый рассвет застал беглецов в просторном, довольно уютном флигеле. Но только двоих: Адонию и монаха. Рыло, успокоивший недовольство разбуженной среди ночи вдовы лишней монеткой и уехавший в дожидавшемся его дилижансе, появился под утро.
— Я всё сделал, как надо, — доложил он, низко поклонившись патеру.
А спустя четверть часа во дворик флигеля вошёл, позёвывая, Филипп.
— Он всё сделал, как надо, — сказал Филипп, входя в нижнюю залу-кухню-столовую и тяжело опускаясь на пронзительно скрипнувший стул. — Доехал до берега моря, достал нож, заставил кучера выпить бутылку вина, ещё облил ему всю одежду вином, сунул головой в море — и утопил. Бросил лежать у прибоя, мордой вниз, оставил там же дилижанс да старательно обыскал всё внутри — не забыто ли каких личных предметов, и, насвистывая, ушёл.
Рыло, бледный, взволнованный, приподнялся за непокрытым, в винных пятнах, столом, пробормотал, заикаясь:
— К-как ты увидел? В-ведь не было же никого!
Как увидел — уже не имеет значения, — мотнул головой, снова зевая, Филипп. — Главное — то, что сделано всё, как надо.
Достал кошель и отсчитал ещё одну горсточку серебра. Рыло, с трудно давшейся ему неторопливостью спрятав деньги, снял свою рваную шляпу, обнажив спутанные, влажные от пота рыжие волосы и негромко сказал:
— За такую плату, добрые господа, я выполню для вас что угодно!
— Хорошо, сын мой, — благосклонно кивнул ему Люпус. — Вот тебе две гинеи. Разменяй их. Купи хорошей еды. Купи себе приличную одежду, скажем, торговца из Новой Англии или ремесленника-стеклодува. Кожаные сапоги. И главное: купи вот для этой дамы (он указал взглядом на устало откинувшуюся на спинку стула Адонию) пару платьев и чёрный парик из натуральных женских волос. Мы ляжем спать, а ты к обеду вернёшься, накроешь стол и после этого нас разбудишь.
— Уважаемый падре, — Рыло, забирая со стола золото, снова ущипнул себя за кончик носа, — заверяю вас, что вы будете мной довольны!
— И ты в таком случае будешь нами доволен. И зови нас попросту — патер, это я, Филипп и Адония.
Расторопный слуга бодро, как будто и не было бессонной ночи, схватил шляпу, привычным жестом натянул её, опустив поля с боков до самого подбородка, и быстро вышел.
На следующее утро в порту среди прочего отъезжающего и приехавшего народа, между корзин, сундуков, карет, бухт канатов, бочонков и бочек, в дорогом белом платье, под тонким кружевным зонтиком, прогуливалась черноволосая, с синими, как море глазами молодая девушка. Никто из мужчин её не сопровождал. Не было рядом с ней и служанки. В городе это сочли бы предосудительным, но здесь, в порту, никто не обращал внимания на одинокую девушку, на минутку отошедшую от приготовленного к погрузке и оставшегося под охраной слуг багажа. Всем очевидно — девушка прогуливается с целью слегка отвлечь себя от понятной всем утомительности отъезда. И никто, ни одна живая душа не заподозрила бы, что ожидающая свой корабль юная госпожа, задумчивая и одинокая, дефилирует среди шумной суеты порта в серьёзном сопровождении. Рядом шествует, не преследуя девушку и не пересекаясь с ней маршрутом, солидный господин в одежде стекольного мастера. В руке у господина покоится оберегаемый от покачиваний плоский деревянный ящичек, в каком обычно стеклодувы разносят сделанные на заказ фужеры, бокалы, подвески для люстр и прочие дорогостоящие предметы. И уж совсем была бы невозможной догадка, что в ящичке у стекольщика вовсе не бьющийся тонкий товар. Нет. В нём, если откинуть на неуместном для такого ящика шарнире торцовую стенку, можно увидеть закреплённую в специальной стойке пару пистолетов с поднятыми курками и темнеющими валиками пороха на полках в желобках стальных кресал.
Стекольник, время от времени поводя по сторонам длинным своим, хрящеватым и тонким носом, разгуливал неторопливо, стараясь не попасться на глаза какому-нибудь хорошо знающему его портовому обывателю, и в то же время не отставал от белого платья и кружевного зонтика.
Та, что несла зонт, также выполняла непростую работу: она пропускала сквозь сеть своего взгляда всех обитателей порта, ожидая появления в ней прочно удерживаемого памятью человека, — невысокого, старого, в коричневом монашеском рубище. Она давно уже заготовила и затвердила первую фразу, с которой бросилась бы к этому человеку: «Как хорошо, что я встретила вас, мастер Альба!» Дальше последовали бы торопливые слова, напоминающие об их давней встрече на берегу моря, об учебном поединке с мастером фехтования Глюзием, о ловле рыбы руками — любая взволнованная чепуха, служащая лишь одной цели: завладеть вниманием страшного старика на четверть минуты или чуть больше — ровно на столько, чтобы этого времени хватило стекольнику подойти к монаху со спины и выстрелить в него — дважды, наверняка. Никто из люгрской компании не ведал, что в это время Альба и недобитый Филиппом Бэнсон направлялись в загородное имение человека, имеющего патент на разведение каретных собак-долматинов.
Адония неторопливо шла вдоль длинного мола. Взгляд её безучастно скользил по людскому муравейнику. По грузчикам, втаскивающим в зыбко раскачивающиеся шлюпки какие-то пухлые тюки. По бывалому моряку с попугаем на плече, рассказывающему кучке ротозеев о схватке с пиратами. По однорукому калеке, несущему лоток со свежей и солёной сардиной. По толстому боцману; пожилой даме; троим деткам этой дамы; чиновнику адмиралтейства; картографу, пробирающемуся сквозь толпу с высоко поднятыми над головой свёрнутой в толстую трубу картой и глобусом; молчаливой компании; состоящей из капитана в зелёной треуголке, хозяина корабля и юнги с обгоревшим на солнце лицом; старому длинноусому турку, присевшему над источающим чадный дым кирпичным каре и поворачивающему над углями вертельца с набравшими аппетитный кирпичный оттенок кусками свинины; пьянице с застарелыми синяками; его дружку со свежеразбитым лицом; надменному иностранному негоцианту с золотой цепью на выпуклом пузе; баталеру; угольщику; крохотному оркестру — шарманщику и флейтисту; обедневшей семейной паре, направляющейся, очевидно, в поисках лучшей доли в Новую Англию (весь багаж у них состоял из старой плоской корзины и топора с замотанным куском парусины лезвием); продавцу счастливых билетов и его тоненькой большеглазой коричневой обезьянке с грустной мордочкой; хохочущему малышу лет четырёх, убегающему от багровой от негодования няньки; нищему с клюкой и в лохмотьях; новой стайке шлюпок и новой веренице меднокожих, блестящих от пота грузчиков; склонившемуся над листом картона бедно одетому босоногому юноше, сидящему на самом краешке разбитого ящика и рисующему портрет позирующего ему важного пьяненького торговца; офицеру с женой, ревниво посмотревшей на дорогое белое платье и кружевной зонтик Адонии.