— Повесить без имени — и всё дело…
— Да?! А при дворе скажут, что я повесил неизвестно кого?! Немую сумасшедшую из Эксетера, которая, быть может, всего лишь похожа на плимутскую убийцу!
Секретарь, ещё более виноватым жестом втянув голову в плечи, вернулся в свой тёмный угол.
Под каменным сводом повисла гнетущая тишина. Стал отчётливо слышен треск почти полностью сгоревшей свечи. Стражник, стоявший возле низкой двери, переступив уставшими ногами, неосторожно брякнул мушкетом. Помощник прокурора метнул в его сторону свирепый взгляд, но изумлённый вскрик, рванувшийся из тёмного угла, заставил его повернуться сначала на этот вскрик, потом — к арестованной. Лицо её, с чёрными тенями вокруг глаз, дрогнуло и прояснилось. Ожила в нём какая-то мысль, и разомкнулись обмётанные, сухие, серые губы. Вскинул пухлую руку к воротнику, нервно поправил мятые кружева и попытался что-то сказать охваченный волнением помощник прокурора, но произнести слово ему не позволили. Повелительно выставив в его сторону ладонь, вскочил со своего места и торопливо приблизился к арестованной пожилой англиканский патер.
— Скажи мне своё имя, дочь моя, — торопливо проговорил он ожившей вдруг пленнице. — И произнеси покаяние, и я здесь же его приму, потому что завтра тебя повесят за убий…
Священник не завершил фразы. Испуганно отшатнувшись, он отступил назад. Преступница, эта неизвестно откуда появившаяся в Англии девица, с лёгкостью отправляющая на тот свет крепких, здоровых и к тому же вооружённых мужчин, остающаяся немой и неподвижной с первой минуты своего ареста (так, что даже для допроса двое стражников притаскивали её под руки), вдруг порывисто встала. Железные скобы, привинченные к подлокотникам, кованные явно не для девичьих рук, выпустили из своих округлых капканов тонкие кисти.
Сильно оцарапав руки о края скоб, Адония встала, — нет, взметнулась, — словно отпущенная пружина. Испуганный стражник возле дверей, попытавшись вскинуть мушкет, выронил его, и тот упал с грохотом (испуганно взвизгнул за своим столом помощник королевского прокурора), а стражник, ударив массивным корпусом в дверь, вывалился в коридор и хрипло закричал:
— Сюда!! Сюда!!
Адония, не замечая выступивших капель крови, прижала руки к груди, подняла лицо к закопчённому, низкому, каменному потолку и с невыразимым отчаянием простонала:
— Домини-и-ик!
Постояла мгновение, улыбнулась (все находящиеся в каземате для допросов вздрогнули от этой улыбки) и рухнула на пол.
Спустя четверть часа, убедившись, что вывести из глубокого обморока арестованную не удаётся, помощник прокурора махнул рукой.
— Несите в камеру! — приказал он набившимся в каземат караульным.
Двое стражников, подхватив безжизненную узницу, словно мешок, потащили её вниз, в тюремный подвал. Они миновали караульное помещение, протопали по нескольким коридорам и, втащив Адонию в самую дальнюю камеру, уложили её на почерневшие от времени, обгрызенные крысами доски лежанки. Тяжело отдуваясь, выпрямились.
— На первый взгляд — лёгкая, — пробасил один из них, — а пока донесёшь — взмокнешь!
— Такая лёгкая, — захохотал его товарищ, — и такая гибкая!
Первый вдруг приложил палец к губам. Медленно наклонившись, он взял за щиколотку свесившуюся с лежанки босую белую ногу арестованной, подняв, положил её на чёрные доски и нарочито замедленным движением натянул на неё край грязного тюремного рубища. Затем, приложив палец к губам, поманил сослуживца из камеры.
С лязгом захлопнулась решётка. Проскрипел, проворачивая пружины в замке, старый ключ. Гулко простучали, удаляясь от камеры, подбитые гвоздями подошвы.
Они вернулись, когда над Эксетером царила тёмная полночь. Шли, стараясь ступать как можно тише. Проходя вдоль решёток со спавшими за ними заключёнными, подходили к висящим вдоль стены фонарям и делали вид, что поправляют фитили, хотя свет был вполне сносным.
В эту минуту арестованная вдруг широко раскрыла глаза. В серой мгле камеры тускло засветились её белки. Она несколько раз глубоко вздохнула и едва слышно произнесла:
— Я слышу тебя, Доминик…
Двое приблизились к решётке последней камеры.
— Я говорю тебе — её всё равно завтра повесят, — прошептал один из караульных. — Ну как не приласкать такую красавицу напоследок?
— А если перед казнью расскажет? — сомневался его спутник. — Помощник прокурора вышвырнет нас со службы из одной только зависти. А мне это место за изрядные деньги досталось!
— Дубовая ты деревенщина! В беспамятстве она! Ничего не видит, не чувствует. Ну, если очнётся — свернём шею и бросим, будто с лавки упала.
— Ну вот, ещё и шум будет…
— Честно скажу, я бы тебя и звать-то не стал, если бы ключи от камер были доверены мне! Вспомни, как мы её несли. Какая гибкая, гладкая.
— Ладно. Вот ключ. Открывай, только тихо.
— Да, — беззвучно произносили в этот миг губы Адонии. — Да, Доминик. Я поняла. Двое. Их только двое. Хорошо… Я обещаю. Да, понимаю, о чём говорю — и обещаю…
Что-то откровенно недоброе было в том, с какой осторожностью отмыкался замок. Адония усмехнулась. Вытянула руки вдоль тела. Закрыла глаза.
Один из заключённых в эту минуту не спал. В своей камере, что располагалась неподалёку, он сполз с лежанки и подобрался к решётке. Свет фонаря, падая сквозь прутья, налепил на его лицо желтоватую полосу, в которой обнаружились маленький чёрный внимательный глаз, вогнутый нос «уточкой», оспинки на щеке. Он твёрдо знал: всё, что можно назвать необычным — это приметы счастливого случая. А что могло быть более странным, чем тихая, скрытная походка ночных караульных! Он чутко наставил ухо в сторону последней камеры. Недовольно поморщился на храп сокамерников. Затаил дыхание…
До слуха его донеслись короткие глухие звуки ударов, сдавленный стон. Спустя минуту в освещённый портал коридора выбежала юная заключённая. Движения её были хищными и полными сил. Широко раскрытые глаза светились двумя синими огоньками.
«Ах, умница! Сколько дней притворяться умирающей! Сколько дней заставлять стражников носить себя на допросы! Чтобы в нужный момент ожить — и стать снова свободной! Ах, какой для меня прекрасный урок…»
Узница остановилась. Поднесла к лицу большое кольцо с надетыми на него ключами. Выбрала один, самый узкий, отделила его от остальных, зажала в кулаке. Затем присела, туго натянув между коленями подол арестантской хламиды и, взмахнув рукой с ключом, одним ударом пробила в толстой ткани небольшую дыру. Всунула в неё большой палец, с негромким треском надорвала. Затем, продев в образовавшуюся дыру обе ладони, стала увеличивать надрыв по кругу. Казалось, прошёл лишь миг — и вот уже юная убийца, страшная и прекрасная ведьма, выпрямилась в тюремном коридоре. Оголив ноги до колен, отбросила в сторону нижнюю часть хламиды. Зловеще улыбнувшись, посмотрела на широко распахнутую дверь в конце коридора и направилась к ней лёгкими, стремительными шагами.