Старый монгол отпил из пиалы, шумно высморкался в полу халата.
— Если вы опасаетесь, почтенные, оставлять позади неизжитых врагов, то я вам скажу ещё — всех воинов, засевших в деревянных урусских крепостях, не хватит, чтобы отрезать нам пути назад. Так и будут они сидеть в своих берлогах, не вылезут.
Сыбудай поставил пиалу на стол.
— Скажу больше — и этот Владимир далеко не последний город на земле. За Волынью лежит ещё более богатая земля! И она будет нами взята в эту зиму!
Сидевший с краю Джебе даже в ладоши прихлопнул от восхищения. Ай да старик!
— Слава великому Бату-хану! — провозгласил Менгу, и все дружно повторили.
— Слава!
Лес спал тяжёлым, бесконечным зимним сном. Где-то дробно застучит дятел, скрипнет старая сосна, и вновь опустится тишина, нарушаемая лишь мягким топотом копыт по глубокому снегу. Конь-огонь, конь-огонь, выговаривали копыта. Мария чуть улыбнулась, вспомнив детскую считалочку. Конь-огонь, да… Мохнатые низкорослые коньки, повсюду несущие огонь.
Мария ехала по делам в Суздаль. Однако себе можно было и не лгать — дела те вполне можно было и другим поручить. Дела, это да… Но очень уж хотелось повидать сестру.
Витязи охраны ехали верхами, молча, сторожко вглядываясь в гущу придорожного леса. Обоз был невелик: возок самой великой княгини да четыре воза с дорожными припасами, влекомые тройками коней. Ни колокольцев, ни бубенцов не было — бережёных и Бог бережёт, незачем привлекать внимание татей лесных. Мария усмехнулась. Да, скоро совсем отучат русских людей от обычая ездить с колокольчиками. После батыева нашествия татей стало гораздо больше, чем было ранее. Многие безлошадные мужики, потерявшие семьи, сбивались в стаи, подстерегая обозы и путников. Раньше люди великого князя ловили татей, регулярно очищая от них леса и дороги, а теперь где силы взять? Дороги стали трудно проходимы. Это княгиня ростовская может позволить себе полусотню витязей охраны, а как быть купцам мелким? Сбивались в караваны, к которым примыкали порой и крестьянские дровни, едущие попутно. Дошло до того, что караваны меньше двух десятков саней и в путь не выходили…
Нету-татей, нету-татей, успокаивающе выговаривали копыта — кони перешли с лёгкого галопа на рысь. Деревья расступились, и открылся взору скит.
— Прибыли, госпожа!
Ворота скита уже гостеприимно распахивались — очевидно, издали заметили путников. Молодые витязи соскакивали наземь, крестились, входя в ворота и ведя в поводу коней. Уже во дворе кланялись низко, завидев настоятельницу.
— Ну здравствуй, Мария, — сестра шла навстречу, легко ступая, будто девчонка.
У Марии пронзительно захолонуло сердце — волосы настоятельницы, выбивавшиеся из-под покрывала, явственно отливали серебром.
— Ох, Филя…
Мария обняла сестру изо всей силы.
— Ну вот… Не плачь, Маришка, не надо.
— … Тато как исчез. Письмо пришло от Ростиши, из Чернигова. Разорили Киев златой поганые дотла. И сейчас на Волыни свирепствуют.
Жарко пылал огонь в печи. От жара щёки Евфросиньи разгорелись, и в полутьме казалась она юной и прекрасной, как бездну времени тому назад. Вот только волосы явно отливали серебром.
— Не бережёшь ты себя, мать-настоятельница, — сказала Мария, коснувшись волос сестры. — Вон, поседела уж. Тридцать лет всего-то будет нынче!
— А ты прямо бережёшь себя, — чуть улыбнулась Евфросинья. — Спать-то хоть ложишься, или так, на ходу спишь, аки стриж?
Мария промолчала.
— Об Елене Романовне что слышно? — переменила разговор настоятельница.
— В городе Холме она, у сводного брата Василия.
Мария поймала взгляд сестры, глубокий и внимательный. Мороз прошёл по коже.
— Погоди-ка… Филя, ведь туда татары идут!
Евфросинья кивнула.
— Вот и я о том. Каждый день молюсь, чтобы миновала батюшку нашего ещё и такая беда.
Помолчали.
— Но каков князь Ярослав свет Владимирович! — Мария откинулась к стене.
— Ты с ним ухо востро держи, Мариша. Не задумываясь подгребёт под себя Ростов, ежели сможет.
— Вот ему! — показала Мария кукиш. — Обломает коготочки!
— Ну-ну… Давай-ка спать, сестрица, — настоятельница поднялась на ноги. — На ногах ты не стоишь, гляжу.
— Давай… — вздохнула Мария. — Филя, Филь…
— Ну?
— Пусти-ка меня к себе на лавку. Как тогда, в детстве. А?
Евфросинья внезапно прыснула, блестя глазами.
— Как отказать самой княгине Ростовской?
Сёстры встретились глазами и разом рассмеялись.
— Однако, мы с тобой ещё смеяться умеем, Маришка!
Свечи в подсвечниках оплывали воском. Кап… Кап…
Король Конрад оглядел собравшихся. Епископ краковский, как всегда, в тёмной шёлковой сутане, сидел нахохлившись. Воевода краковский, напротив, сидел очень прямо, выпятив подбородок. Члены королеского совета сидели кто как, но обмануться было невозможно. Страх. Да, это настоящий страх светится в их глазах, и каждый прячет его по-своему.
— Я собрал вас, господа, чтобы сообщить тревожную весть. Полчища Бату-хана разгромили пограничные крепости на реке Случь, взяли город Колодяжин и проникли внутрь Волыни. Только что прибыл гонец — они уже на подходе к Владимиру.
Король обвёл взглядом притихший совет.
— Владимир имеет сильные укрепления, это большой город. Может быть, он устоит? — подал голос епископ.
— У Киева были каменные стены, и гарнизон больше, но он не устоял, — воевода Владислав Клеменс сидел по-прежнему неестественно прямо. — Деревянные стены Владимира задержат монголов ненадолго.
Епископ пожевал губами.
— Я уже отправил папе подробный отчёт с просьбой о содействии. Однако крестовый поход…
— О чём ты говоришь, святой отец? — резко возразил Конрад. — Какой крестовый поход, когда полчища степняков вот-вот ворвутся в Польшу и Мазовию? Между Краковом и Владимиром три дня конного пути, если не особо спешить. И только одна сильная крепость — Холм. И всё!
Епископ нахохлился ещё больше.
— Неужели ничего нельзя сделать? — спросил кастелян Сандомира Якуб Ратиборович, обильно потея.
Конрад помолчал.
— Слушайте все. Я послал гонцов к князю Даниилу в Галич, и к королю Бела Арпаду. Сегодня отправим гонцов к Генриху Силезскому и королю Чехии Ваславу Железному. Если собрать все силы воедино, мы сможем нанести врагу удар. Возможно, это удастся сделать под стенами Холма, не допуская Бату-хана в наши земли. Но надо действовать очень быстро.
Король замолчал. Свечи оплывали прозрачными каплями, истаивали на глазах — кап… кап… Точно так, подумал Конрад, истаивает и наше время.