— Это долго, Ли! У тебя такое множество машин!
— Но стены действительно очень крепкие, о Повелитель! — в отчаянии взмолился китаец. — Вспомни Кыюв!
Бату-хан поморщился, и Ли Фэнь Чжэнь проклял себя за длинный язык — не стоило напоминать Бату об Кыюве, до сих пор потери времени и людей бесят монголов…
— Хорошо, мастер Ли. Шесть дней, считая сегодняшний. Всё, работай!
Бату толкнул пятками коня, отъезжая. Эти хитрые китайцы всегда запрашивают слишком много времени. Справится, никуда не денется. Если, конечно, хочет жить. А нет, так закончит за него другой. Китайцев много…
Кольцо охранных нукеров внезапно расступилось, и Бату-хан увидел подъезжающего молодого монгола в лисьем малахае.
— Слава тебе, о великий хан! Я привёз послание от самого Угедэя!
Бату сглотнул. Запечатанный свинцовыми печатями бамбуковый цилиндр мог содержать всё, что угодно. Но, похоже, старый Сыбудай прав.
Развернув кусок белого шёлка, испещрённый тушью, Бату долго вглядывался в текст, и наконец выругался:
— Проклятье! Всё, ты можешь идти! Тебя накормят и дадут отдохнуть!
… - Я предупреждал тебя, Бату. Китайский змей не спит, и всё видит. Ему совсем не нужно, чтобы ты дошёл до Последнего моря.
— И что теперь делать?!
Молодой монгол в сердцах бросил очищенный апельсин, и тот покатился по ковру. Приказ, пришедший из Каракорума, от самого Угедэя, отзывал почти половину войска, и без того изрядно ослабленного громадными потерями. Менгу и Гуюк со всеми своими туменами должны были вернуться в Монголию, для участия в походе на юг. Надо отдать должное чутью «китайского змея», момент был выбран очень удачно. С одной стороны, воины уже изрядно утомлены беспрерывными боями, с другой, добыча теперь достаточно велика, чтобы никто не роптал.
— Не огорчайся, мой Бату, — глаза старого монгола остро блеснули. — Китайский змей забыл, что у тебя есть старик по имени Сыбудай. Мы продолжим поход и без Менгу с Гуюком.
— У нас остаётся только сто двадцать тысяч воинов.
Старик заперхал смехом, и Бату удивлённо поглядел на своего наставника.
— Что тут смешного, мой Сыбудай?
— Всё верно, Бату. Пока сто двадцать. Но ты забываешь, как действовал твой великий дед. Он привлекал в своё войско смелых людей из всех покорённых народов, и таким образом войско не уменьшалось, а даже росло во время похода, несмотря на потери.
Бату-хан задумчиво взял новый апельсин, разглядывая его.
— Урусы дики и злопамятны. Вряд ли они легко забудут про Кыюв и другие города. Они не пойдут на приступ того же Холма…
— А разве ты забыл ещё одну заповедь свего деда, мой Бату? НИКОГДА не заставляй воинов твоего войска воевать против своего народа. Да, урусы не станут воевать против урусов. Но вот против хана Белу запросто. Особенно если выбор будет таков — или стать воином в непобедимом войске Повелителя Вселенной Бату-хана, или сгнить в рабстве, в железных оковах, на непосильной работе.
— Ха! — Бату откусил от апельсина, зачавкал. — План хорош, мой мудрый Сыбудай! Осталось прояснить вот какой вопрос: пока мы будем бить Белу, длинноносые соберут огромную армию и ударят нам в спину…
— Ты стал настоящим полководцем, мой Бату, — старик смотрел с одобрением. — Разумеется, так и будет, если мы позволим им сделать это. Только мы не позволим. Где рисунок?
Когда перед ними развернули карту, Сыбудай начал водить по ней грязным пальцем.
— Перед тем, как идти на Белу, мы обезопасим себя. Но действовать надо быстро. Пусть Пайдар-хан возьмёт пять туменов, и идёт через вот тот город… как его… да, Берестэ, в земли поляков и дальше. Мы же с тобой пойдём в земли Белу. Но перед этим разгромим коназа Данаила, что сидит в Галиче. Тогда некому будет угрожать перерезать пути подхода покреплений, мой Бату.
Бату-хан доел апельсин, пристально разглядывая карту.
— Ещё вопрос. Что, если Белу встретит нас на перевале? Коннице там не развернуться…
— Всё верно, Бату, — теперь старый полководец смотрел на своего ученика с откровенным удовольствием. — Ты всё понимаешь, и я рад этому. Потому что может так случиться, что старого Сыбудая не станет… Мы разделим наше войско. Кайду возьмёт ещё три тумена и выйдет с другой стороны гор. И тогда у Белу будет выбор: или сидеть на перевале, наблюдая, как Кайду разоряет его земли, или идти ему навстречу, и впустить нас, подобно тому, как молодая девушка помимо своей воли впускает в себя настойчивого батыра…
Бату-хан засмеялся, тоненько и визгливо, и Сыбудай заперхал смехом в ответ.
— А что нам делать с этим городом, мой Сыбудай?
— Думаю, не стоит тратит на него время. Время сейчас для нас дороже золота, Бату. Мы оставим тут половину тумена, и пусть они жгут костры. Много костров, мой Бату, и делают вид, что огромные силы стоят за лесом. И пусть днём они потрудятся, беспокоя осаждённых своими огненными стрелами. И пусть китайцы продолжают бить в стены днём и ночью, как будто мы готовим приступ. Думаю, для взятия Галича нам хватит половины этих китайцев и их машин.
Старый монгол шумно высморкался в рукав халата.
— Мы вышлем гонца, и объявим, что готовы принять ключи от города до тех пор, пока не начнём приступ. Потом пусть пеняют на себя. Если они испугаются и сдадутся, город наш, без капли пролитой монгольской крови…
— А если не сдадутся?
— Если не сдадутся, пусть поживут ещё немного, — ухмыльнулся Сыбудай. — Тогда мы просто снимем осаду, как только Пайдару потребуются стенобитные машины, и пусть эти воины вместе с осадным обозом идут к нему.
Бату-хан широко улыбнулся в ответ.
— Что бы я делал без тебя, мой Сыбудай! Осталось решить последний вопрос, насчёт вспомогательного войска. Мне помнится, в моём обозе имеется почётный пленник, взятый по твоему совету…
— Верно, Бату. Только не следует призывать темника Кыюва прямо сейчас. Думаю, он должен сперва своими глазами увидеть гибель Галича и своего господина, коназа Данаила. Сейчас он ещё хранит верность, и это хорошо — нельзя доверять людям, так легко и просто предающим живого господина. Тогда же цепляться ему будет не за что.
Удар. Стёкла в свинцовом переплёте дрогнули, но выдержали. Снова выдержали, уже в который раз. А сколько ещё выдержат стены?
Удар. Маленький внутри, словно почуяв беспокойство матери, затолкался и снова стих. Елёна мёртво улыбнулась. Не судьба, видать, увидеть тебе свет, сынок… или доченька?
Удар. Елена уже давно бросила считать те удары. Она просто слушала их, как падение гигантских капель в ещё более гигантских водяных часах, отмеряющих остаток её, княгини Елены, жизни. А равно и жизни всех обитателей города Холма, от князя Василия до маленького Юрия, сына её бесценного…
Удар. Княгиня тихо молилась, но неверие уже проникло в неё. Прощай, Михаил Всеволодович, муж мой… Не увидеть тебе моей гибели, и гибели сына своего…