— Ты извини, Мстислав Святославич. Из одной кружки мы с тобой… Бережёного Бог бережёт. Двое мы тут с Михаилом Всеволодовичем были, никого больше.
— Да ладно, — усмехнулся Мстислав. — Чай, не заразные.
Сели, выпили, закусили. Князь Михаил вытащил из-за пазухи скатанную в маленький рулончик бумажку.
— Тут всё. Татарские обозы с сильной охраной, так что осторожно.
Князь Мстислав развернул записку, явно приспособленную для голубиной почты, вчитался, чуть шевеля губами.
— Трудно нам, Михаил Всеволодович. Оружия надо.
Михаил отпил пива.
— Обоз оружный в Литву я отправляю. Через Гомель. Охрана плохая, правда, ну да где хорошую нынче набрать?
Князья переглянулись.
— Ладно ли так-то, Михаил? Зачем?
— А затем! — князь Михаил спохватился, пригасил голос. — Есть подозрения у меня, что мучной червь среди людей моих завёлся. И червяк тот постарается в обоз попасть.
Князь снова отхлебнул пива из кружки. Мстислав на ощупь отобрал кружку у боярина, тоже отхлебнул, не глядя сунул назад в руку Фёдору.
— Когда?
— Послезавтра выйдут. Мечей три сотни, копья, алебарды немецкие, топоры боевые. Ножи метательные и кинжалы. Луки конные две сотни с половиной, стрел целые воза. Охраны сорок верхоконных, кони хорошие, — князь Михаил усмехнулся, — не по чину им. Обозники и вовсе мужики, мечному бою не обучены. Каждый воз тройкой запряжен, итого ещё сорок пять коней.
— Щедро тройками-то… Не заподозрят?
— Ништо. Железо вещь тяжёлая, неча скотину морить непосильным тяглом.
Мстислав задумчиво смотрел в стол.
— А как не сдадутся они?
Глаза Михаила Всеволодовича налились свинцом.
— Не ожидал такого вопроса, Мстислав Святославич. Сам знаешь ты ответ.
За столом воцарилось тяжёлое молчание.
— Вот ещё… — князь Михаил завозился, вытаскивая на свет безделушку: серебряного жука с красными рубиновыми глазами, подвешенного на тонкой цепочке. — Может так случиться, что человека тебе послать надобно будет ко мне. Кто с этим вот придёт, от тебя, стало быть. И слова запомни: «щит и меч».
Князь Мстислав покачал вещицу, держа на весу.
— Щит и меч, говоришь… Запомню.
Гость спрятал кулон, вздохнул, вставая.
— Пойду я, спасибо за хлеб-соль. Послезавтра, говоришь…
Взгляд Михаила Всеволодовича стал тоскливым.
— Эх, собачье время… Не так бы гостя встретить мне. Да червей развелось… Бог в помощь тебе, Мстислав Святославич.
— И вам тут продержаться.
Мстислав отворил в задней стенке потайную калитку, нагнувшись, вышел.
— Не увидят его?
— Не должны, — боярин долил пива в кружки, — тут меж забором щель, собаке не развернуться.
Князь Михаил задумчиво смотрел в свою кружку.
— Великое дело делает он. Сведенья есть — не идут больше русичи в войско батыево. Боятся участи Иуды, стало быть.
Боярин Фёдор снова отхлебнул из кружки.
— Ты не думай, княже, не дураки они. Раз обоз твой оружный ограбят, другой… Сопоставят и сделают выводы.
Князь потянулся.
— Айда уже париться, Фёдор. Для чего мы тут, в самом деле?
— … Не реви, дурища! Самой надо было думать, головой, а не задом перед ними-то вертеть! Иди вон!
Девка зарыдала пуще и стрелой вылетела из горницы. Боярин Савва Хруст мрачно посмотрел вслед. Боярин был зол от бессилия. И на девку наорал зря… Хозяин должен людям своим защитой быть, а как?
С тех пор как отворили ворота града Деревича перед погаными, убоявшись неминуемой лютой гибели, не тот стал город. В городских стенах привольно разместился татарский гарнизон, тысяча воинов под командой нойона Гучина. В его ведении было всё — почта, идущая из бескрайних просторов необъятной империи чингисидов, размещение на постой подкреплений, идущих из степи на запад, снабжение сеном и зерном… Жизни и смерти деревчан тоже были во власти ханского наместника.
Боярин тяжело вздохнул, тоскливо поглядел в окно, где за зеленоватыми обледенелыми стёклами сгущались ранние зимние сумерки. Не слышно было ни пения колядующих, ни звонкого девичьего смеха и взвизгов. Рождество… Какой праздник? Все сидят, словно мыши в подполье. Если люди Гучин-нойона ещё как-то сдерживали себя, то проходившие отряды из подкреплений, останавливаясь на одну ночь, не считались ни с кем и ни с чем. Особенно доставалось молодым девкам и бабам. Дошло до того, что им просто опасно стало появляться на улицах. Отцы и матери держали дочерей на выданье взаперти, дабы не испоганили их, а в тех домах, где размещались проезжающие постоем, вообще старались сплавить девушек из дому, к родне. Но куда деваться бедным служанкам, девкам дворовым? Работать надо, не в чулане сидеть. Вот и попадают в лапы степнякам такие, как эта Олёна…
Да девки, это не главная беда. Довольно скоро деревчане поняли, что изначально установленная дань-десятина есть условность. Отряды обозников-фуражиров вычистили окрестности города, веси пришли в запустение, а проходящие на запад войска нуждались в корме постоянно. И пришлось ханскому наместнику Гучину брать лишку с горожан. Боярин криво усмехнулся. Если так пойдёт, весной мало кто захочет ломаться на пахоте. Какой смысл, когда урожай идёт не тебе? Разбежится народишко по лесам…
А в лесах есть к кому идти. Мстислав Святославич, князь дотла сожжённого Рыльска, уже заслужил у татар прозвище «коназ-ашин», то есть волк. Уже сам Гучин запретил своим воинам выезжать из города меньше чем сотней, и передвигаться вне стен города велел только по-походному, с разведкой… И ни в коем случае не оставаться в лесах на ночлег. Однако и эти меры не всегда помогали. Вот, пожалуйста, вторая сотня татарская пропала бесследно…
В горницу вплыла жена. Савва неодорительно покосился на супругу — очень уж раздобрела, подушка подушкой… В то время, как у многих простолюдинов уже мослы наружу выпирают, и это на Рождество — а что будет весной? Избежать бы голодного мора…
— Ужинать будешь, Саввушка?
— Неси, — коротко вздохнул боярин. — Как там дурища-то эта?
— Забилась куда-то. Ништо… — повела плечом боярыня. — Поревёт и перестанет. Что дворовой холопке сделается?
На столе уже возникали горшки и миски. Сытный дух поплыл по горнице.
— Ого, никак пироги?
— Так ведь Рождество нынче, батюшка.
— Ну, ино зови всех.
— Да ай…
Вдруг потянуло дымом, и тут же послышались крики.
— Пожар! Пожар!
Когда Савва выскочил из горницы, в обширных сенях уже нечем было дышать. Кашляя и хрипя, люди валили прочь, натягивая на плечи наспех что под руку попало.