- Как раз не текут, - ответила она. - У тебя совсем другое лицо. О чем думаешь?
Я пожал плечами.
- Ни о чем. Я же современный человек, за нас думают партия, правительство и олигархи.
- Да? - спросила она с сожалением. - Извини…
- А что?
- Да так, - ответила она, наблюдая за дорогой. - Показалось.
- Что показалось?
- Ты показался, - ответила она. - Но сразу спрятался. Только краешек и успела увидеть.
- И что… понравилось?
- Не рассмотрела, - ответила она независимо. - Высунься еще, хорошо?
- А не вдаришь?
- Не в этот раз.
- Я высунутый не понравлюсь, - объяснил я. - Человек должен быть засунутым все время. Иначе он не человек, а Митрофанушка, что требует признания таким, какой он есть, такая вот неповторимая демократическая цаца. Чем глубже человек засунут, тем он интеллигентнее, корректнее и толерантнее.
Она воззрилась на меня в изумлении.
- Ты чего мелешь?
- Преподаю азы культуры, - сообщил я великодушно. - Полиция у нас должна быть в меру культурной. Не совсем уж, иначе какая она тогда полиция, но в меру, в меру… Для полиции.
Браслет на запястье дернулся, я опустил на него взгляд, Мариэтта тоже покосилась в ту сторону.
- Звонок? Можешь на лобовое стекло. Если, конечно, не личные постыдные тайны.
- Ой, - сказал я заинтересованно, - а какие еще есть постыдные?
- Даже и не знаю, - отрезала она. - Я девушка скромная и порядочная. Предполагаю только, что все еще находят или придумывают что-то постыдное, а ты, конечно, тут как тут. Вернее, там как тут.
- Клевета, - отрезал я с достоинством. - Для партии, правительства и всяких органов всегда открыт!
По движению кисти на лобовом стекле появилась шикарно окрашенная гостиная Бориса, а сам он сунулся довольной мордой к объективу, закрывая весь вид.
Я видел, как бросил взгляд на Мариэтту, но она в полицейской форме, а еще видно, что не косплей, так что вроде бы и не женщина.
- Женька, - сказал он жарко, - у меня завтра вечеринка!… Придешь?
- Занят, - ответил я.
- Да брось, - сказал он с жаром и уже не обращая внимания на Мариэтту вовсе. - У нас будет весело. Приходи!… А то перекос, на две девчонки больше.
- Ну и что, - сказал я, - если вас будет много, - все позабавятся в меру своей испорченности и раскрепощенности.
- Знаю, - ответил он, - но я, как хозяин, хочу учесть и нюансы… Приходи! Обе вполне вдувабельные.
- Не, - ответил я, - извини, у меня тут срочный звонок…
Я отрубил связь, Мариэтта ядовито усмехнулась.
- Двое лишних вдувабельных, надо идти.
- Зачем мне коржики, когда рядом пирожок?
- А вдруг и там сладкие пирожки?
- Тогда здесь тортик, - заявил я. - Ты все еще мой психологический портрет дорисовываешь? Брось, я хочу остаться загадкой. Таинственным незнакомцем из ночи.
- А вот наше полицейское управление не хочет, - пояснила она. - У нас все тайны должны быть раскрыты.
- Не дамся, - заверил я. - Ты ведь только из-за этого меня в постели мнешь и тискаешь? Вот и буду держаться как можно дольше.
Она проворчала довольным голосом:
- Оказывается, ты способен и на оригинальные комплименты…
Я вспомнил одну из жарких дискуссий трансгуманистов, где Данила объяснял всю эту терпимость к геям, педофилам и зоофилам, к самым разным перверсиям именно стратегией победного шествия к сингулярности. Дескать, нужно чем угодно занять этих придурков, лишь бы хоть как-то работали и не воевали. Нужно выиграть еще хотя бы два десятка лет без катаклизмов, и мир станет таким, что войны и катаклизмы станут невозможны, а мы все придем к сингулярности и постчеловечеству.
Мариэтта буркнула:
- Ну вот, харя снова другая. Ничего, скоро мы и мысли научимся записывать!
- Не успеете, - сказал я.
Не знаю, как она истолковала, но впереди уже показалась караульная будка въезда в коттеджный поселок, я почти ощутил, как нас обшаривают незримые лучи охранной системы, прощупывают и определяют, нет ли оружия, а если есть, как вон у Мариэтты, то на кого зарегистрировано и есть ли у нее разрешение носить при себе и в нашем поселке.
Дома, сбросив форму полицейского, она заодно сняла и кобуру с пистолетом, в одних прозрачных трусиках взялась готовить на кухне ужин.
Яшка спит на диване, но услышал звяканье посуды, что значит - кормить будут, ринулся к нам, попытался красиво спрыгнуть, но позорно брякнулся, обиженно нявкнул, но мужественно вскочил и заковылял ко мне на ручки.
- Бряконявка какая-то, - прокомментировала Мариэтта, - бряк, нявк, ну что за крокодил недоразитый?
- Няшка мой, - сказал я гордо. - Правда, он няшистый?
- Фу, - ответила она.
Я кивнул в сторону ее грозного оружия, что осталось на вешалке у входа.
- А если снова нападут?
Она ответила, не поворачивая головы:
- Защитишь себя, заодно и меня. Культурист ты мой. Или культурник?
- А вдруг не сумею?
- Сумеешь, - ответила она. - Психолог сказал сегодня, в тебе просыпается нечто неандерталье.
Я насторожился.
- В смысле?
- Будешь защищать не только себя, - объяснила она, - но и меня, хотя это может показаться оскорбительным… если учитывать, что я женщина. Но если считать меня просто напарником, как вот мы с Синенко, то ничего обидного нет. Но с тобой мы не напарники…
- Значит, - сказал я с иронией, - буду защищать тебя, как самец самку?
Она ответила с неопределенностью:
- Процент вероятности невелик, но он быстро растет. С того первого замера! Помнишь, после схватки в складе твой психологический портрет составили очень тщательно.
- И сильно изменилось? - спросил я с интересом.
- Всего на два процента, - сообщила она, - но это уже красная тревога для психологов. Они говорят, так быстро не бывает.
- Ошибка, - сказал я уверенно. - Любая техника дает сбой, а интерпретаторы - тем более. Их всех купил госдеп.
- Да, - согласилась она, - ошибки бывают. Но я смотрю, ты весь - большая ошибка.
- Еще какая, - согласился я. - Ладно, я в душ. Смою с себя ошибочное.
Она крикнула вслед:
- Не старайся слишком. Как неандерталец, ты интереснее!
Я поднял руку задернуть занавеску, что защитит комнату от разбрызгивающихся струй воды, запоздало вспомнил о новой системе воздушного заслона. Ни одна капля не вылетит за пределы, мир меняется стремительно, но история цивилизации совершила круг, и вот мы уже снова язычники, хоть и на более высокой технологической ступени. У нас нет запретов, кроме тех, что вредят обществу, а так само общество предоставило человеку полнейшую свободу, особенно в половой сфере, когда снова можно совокупляться с кем угодно, не обращая внимания ни на пол, ни на возраст, ни на принадлежность к животному миру.