Патагонские Анды.
Она видела их сейчас, как наяву: острые пики гор, будто выточенные из кости. Озера, невероятные по своей чистоте и глубине. Ледники, высокогорные долины и леса, укрытые дымкой тумана. Безлюдный край, смертоносные ловушки дикой природы – но она оказалась им не по зубам. Не так-то просто ее убить: случалось выживать и в куда худших условиях…
Каким-то образом ей удалось вернуться из видений в настоящее, будто щелчком сменили кадр. Доктор Чодри по-прежнему увлеченно рассуждал о скелетах чудовищ, о том, что испуганные скандалом с Пилтдаунским человеком ученые не могли воспринимать эту находку иначе, нежели злую шутку; однако его слова журчали потоком воды по ложу ручья, по руслу из тысячи отполированных камешков, из многих тысяч, и эти камешки отблескивали сквозь толщу воды… сквозь поверхность ее разума… они принадлежали ей… ей, но не только… ей, но не совсем. И она… а что такое она?
Она была чем-то большим, нежели Элиза Джонс. И хорошо помнила место, о котором рассказывал доктор Чодри: не захоронение монстров, а саму эту землю – и, главное, небо.
Элиза откинулась назад, посмотрела вверх, и сквозь сегодняшнее небо проступило то, давнее. Ее потряс спазм сожаления и скорби: небо ее отринуло.
Небо не принимало ее, ныне и присно и во веки веков.
По щекам текли слезы. Доктор Чодри, неспешно рассказывающий: «Останки хранятся сейчас в палеонтологическом музее в Беркли», – заметил, что она плачет, и озабоченно спросил: «Элиза, что это с вами?»
Она ожесточенно терла глаза, а слезы все текли и текли. В горле стоял ком.
На один головокружительный момент, вперив очи в звезды – именно вперив! – она ощутила вокруг себя Вселенную – такую огромную, полную тайн, ощутила присутствие чего-то огромного за пределами… и за пределами пределов… – и какие-то невозможные глубины внутри нее самой соответствовали непознаваемой безбрежности снаружи… и там, за пределами, их было еще много.
Их было много.
Много. Много. Непознаваемо много.
Я там была, подумала Элиза. Не подумала – она просто знала. Слезы текли по лицу.
Так вот какова природа ее сновидений! Это хуже, куда хуже, чем все ее страхи. Не пророчество о конце мира. Они все ошибались.
По крайней мере, не конец этого мира.
Сновидение показывало не будущее, а прошлое. Оно было воспоминанием, и вопрос, откуда у Элизы взялось такое воспоминание, заслонил все остальное, даже его смысл. Это означало, что надежды нет. Ничего нельзя изменить. Все уже случилось.
Я видела другие миры. Я в них побывала.
И я их разрушила.
39
Потомок
Сиритар звал, точно запах мускуса, вел по изгибам каменных коридоров, которые когда-то служили жилищем исчезнувшему народу. Скараб, королева стелианцев, шла за магом, чтобы его убить.
В поисках она обошла полмира – и теперь приблизилась почти вплотную. Вот он: уединился в спокойном изолированном помещении. Разделся до пояса и зачерпнул воды из льющегося по стене ручья, плеснул в лицо, на шею и грудь. Вода была холодной, а его тело – горячим, поэтому, словно дымка тумана, от кожи поднимался пар. Маг сунул голову под струю, промывая пальцами волосы. На пальцах были татуировки, короткие густые волосы отливали черным блеском. Он стоял к ней спиной, а когда выпрямился и вода с шеи потекла по затылку, Скараб заметила шрам.
Знак в форме закрытого глаза, и хотя она почуяла в нем силу, рисунок был ей не знаком. В книгах такой отсутствовал. Королева предположила, что знак, как и пронесшийся по миру ветер отчаяния, – его собственное творение, хотя в нем и не было следов украденного сиритара. Да и дрожи сотворения не было тоже. Впрочем, следы сиритара прилипли к магу. Они ощущались как грозовой запах озона, только сильнее. Богаче. Они пьянили.
Перед ней стоял незнакомый маг, осмелившийся играть на струнах мира; и если Скараб его не остановит, мир будет разрушен. Она ждала ощущения гнили, ждала, что из ее души истечет желание убить, как молния стекает по железу, – но все оказалось иначе. Она не предполагала увидеть ни смешанной компании серафимов и химер, ни такого мага.
– Ты сделаешь это сама, моя леди, или прикажешь мне?
Голос Клыка возник в ее голове с интимностью шепота. Ликтор находился в нескольких шагах позади – тоже под заклинанием невидимости, – но его разум касался Скараб, как чужое дыхание над ухом. Прикосновение, теплота тела и даже след его запаха. Совершенно реальные.
И в высшей степени дерзкие.
– А как ты думаешь?
Она ответила и ощутила, как он отшатнулся.
Королева больше ничего не сказала, но это и не требовалось.
Синестезия была формой Искусства, более родственной сновидчеству, чем плетению слов. Отправитель свивал сенсорные нити, с вербальной составляющей или без, и формировал сообщение, которое воспринималось мозгом получателя на всех уровнях: звук, образ, вкус, прикосновение, запах и память. И даже – если оба были искусны – эмоции. Сообщение, отправленное мастером синестезии, было полнее, чем даже реальность: не только явь, но и навь. Как ни поверни, Скараб не была мастером, но сплести несколько нитей в одно послание могла, чем сейчас и воспользовалась. Выпущенные кошачьи когти и стрекала крапивы – Эйдолон научила ее этому фокусу – говорили Клыку: убирайся.
Он решил, что если во время первого своего погружения в грезы королева одарила его своим телом, он может незваным лезть к ней в сознание?
Мужчины.
Один сезон грез – всего лишь один сезон грез. Если в следующем году она снова выберет его, тогда, возможно, это будет что-то значить… Впрочем, маловероятно, что выберет. Не потому, что Клык ей не угодил, но как же иначе она поймет, хорош ли он, если не сравнит с кем-нибудь еще?
– Прости меня, моя королева.
Сообщение пришло с почтительного расстояния, более соответствующего его реальному статусу, и теперь в нем отсутствовали запах и прикосновение. Вот и молодец. Скараб ощутила даже укол раскаяния. Клык, как и она, не был мастером синестезии: им обоим, чтобы достичь мастерства, потребуется еще долгое время; оба были еще очень молоды. Однако все задатки у Клыка имелись. Не просто же так Скараб избрала его для своего эскорта – и вовсе не за гибкие пальцы лютниста, которые весной играли на ее теле с таким жаром, и не за глубокий звонкий смех, и не за ту страсть, которая понимала ее собственную и разговаривала с ней – на всех уровнях, совсем как синестезия.
Отличный маг, как и остальные ее стражи; но никто из них – никто! – не излучал сырую силу с такой мощью, как стоящий сейчас перед ней серафим. Глаза Скараб скользнули по его обнаженной спине, и королева изумленно вздрогнула. Это была спина воина, мускулистая, покрытая шрамами, а на поясе висела пара мечей. Он был солдатом. Она ощутила это еще в Астрэ: горожане, рассказывая о нем, исходили едким запахом страха, – но до сих пор не могла этому поверить. Так не бывает. Маги не используют сталь; они в ней просто не нуждаются. Убивая, маг не проливает кровь.