Ополченец присел на корточки. От удара ноги Пикара хрустнули. Лавочник взял алебарду красильщика и рубанул пленника по пальцам. Вероятно, это их первая кровь – будет чем хвастаться потом. Причитания Кристьена сменились криком. Охрана принялась глумиться над ним.
– Ладно, друзья, мне пора, – сказал Матиас. – Да благословит Господь короля и Папу!
Повторив благословение, ополченцы проводили мальтийского рыцаря одобрительными возгласами.
Повозка, заскрипев, двинулась за ним.
– Кристьен! – крикнул лавочник вслед госпитальеру. – А кто эти малыши?
– Это мои дети, – отозвался тот.
Они ехали на юг. Бернар Гарнье жил на первой улице, отходящей на восток. На тот случай, если их новые друзья наблюдали, Тангейзер свернул только на второй улице. В Сите было тихо. Его очищали от гугенотов весь день. Иоаннит разрядил пистолет и сбросил трупы с повозки в кучу мусора за таверной. Потом он посмотрел на Ампаро. Девочка спала. Рыцарь улыбнулся Эстель.
– Гриманд был такой смешной, – сказала она.
– Я мог сам убить всех троих, причем дважды, – заявил Инфант.
– Если бы их нашли, дорога на Мельничный мост для нас была бы закрыта. А так они пьют вино и будут приветствовать нас, когда мы снова проедем мимо. Ты спрячешься под парусиной вместе с Карлой, – сказал ему Матиас.
Они свернули на север, к реке и дому Гарнье.
Если отвезти Карлу и повозку к складам и спрятать там, то можно вернуться пешком и незамеченным проскользнуть мимо лавочника и его товарищей, размышлял госпитальер. Луна взошла на западе. Тени были черными, словно смертный грех. Отсюда он доберется до дома Ирен за десять минут. Это значит, что придется оставить Карлу одну как минимум на полчаса.
Эта мысль вызывала у мальтийского рыцаря дурноту. Но чем дольше Мельничный мост остается без охраны, тем выше вероятность, что к их возвращению пост милиции восстановят. Если пуститься в обратный путь прямо сейчас, они доберутся до Вилля за двадцать минут вместо пятидесяти. Карлу все равно придется оставить одну, причем на более долгое время, но ее можно отвезти в Кокейн. Сегодня туда больше никто не сунется. Если возвращаться за Паскаль, то придется еще дважды пересекать реку, и они не успеют до полуночи попасть к воротам. И «пилигримы» будут их ждать.
Чтобы привести Паскаль в Кокейн, потребуется еще час. Этот час может стоить жизни его жене и ребенку. Рассчитывать на волю случая было бы безумием. Тангейзер мог бы заставить себя бросить Паскаль. И не потому, что они были знакомы всего лишь день: некоторые привязанности выкованы из металла, более прочного и более загадочного, чем само время. Он просто знал, что у него хватит безжалостности переступить эту границу, что его воля способна подавить движения разума и сердца. Хотя разве не разум и сердце управляют волей?
Его воля ждала приказа.
Жаль, что нельзя посоветоваться с Карлой, хотя Матиас заранее знал, что она скажет. Но у нее не будет возможности ответить на вопрос, потому что у него не будет возможности спросить. Если он посадит жену в повозку, то не вернется за Паскаль. Когда он увидит лицо Карлы, возьмет ее за руки, когда увидит, как она держит Ампаро, то не сможет расстаться с ней. Все эти планы – пустые мечты.
Ни Карла, ни остальные не знали Паскаль. Девочка затеряется среди безымянных жертв, и помнить о ней будет только он.
Это несправедливо. Младшая дочь печатника обладала чем-то таким, что госпитальер редко встречал у людей. Чем-то имевшим отношением к смерти. Чистотой. Ясностью.
Тангейзер это видел.
Сначала он пойдет за Паскаль.
Раньше, чем за Карлой.
В доме Гарнье его жене ничего не угрожает. Повозку и остальных можно спрятать прямо здесь. Потом забрать Паскаль. А на обратном пути захватить Карлу и остальных. В Вилле они будут через полчаса – все вместе. Но из этого следует, что нужно будет оставить Ампаро, и хотя Эстель защитит малышку лучше его, он поклялся не расставаться с дочерью.
Значит, не расстанется.
Кости брошены, карты в игре, хотя результат еще не определен: их судьба еще не решена. Матиас слишком часто танцевал с судьбой на ее самых сумасбродных балах, чтобы отвергать такое приглашение. В противном случае она станцует с кем-нибудь другим. Нет, он не выйдет из игры в самом конце. Такой танец потребует от Эстель верности и храбрости – но как раз в этом он не сомневался.
– Грегуар, найди поблизости место, где можно спрятать повозку, – велел он своему слуге.
Мальчик кивнул, словно уже знал это место.
– Если можно, не туши факел, но главное – спрятаться, – сказал рыцарь. – Я возьму фонарь. Если через час я не вернусь, вы с Гуго берите кошельки и можете быть свободными. Могучего Инфанта оставьте.
– Почему? – удивился Гуго.
– Он примет такую смерть, какую пожелает, потому что он уже мертв.
– Может, и мертв, но я прослежу, чтобы они ушли, – подал голос слепой великан.
Лицо его при этом дергалось, словно его жалили злые пчелы.
– Возьми еще один камень бессмертия, – предложил Тангейзер.
– Он мне не нужен.
Иоаннит перевел взгляд на Эстель. Девочка стояла на повозке, укачивая его новорожденную дочь.
– Ты летала на спине дракона, – сказал ей Матиас. – А на дьяволе полетишь?
– С Ампаро?
– Дьявол не может летать без своих сестер.
– А мы возьмем с собой арбалет?
Госпитальер видел, что это значит для нее. Кивнув, он улыбнулся Эстель, а потом повесил на плечо турецкий лук и колчан со стрелами, которые Алтан сам изготовил, заточил и снабдил оперением. Ремешок булавы он надел на запястье Гриманда.
– И как я ею воспользуюсь? – поинтересовался тот.
– Достаточно будет одного ее вида, – заверил его Матиас.
Король Кокейна поднял булаву и состроил гримасу.
Многие художники продали бы свою душу дьяволу, чтобы запечатлеть результат. Тангейзер попросил Эстель повернуться спиной к борту повозки, взял девочку за талию и посадил себе на плечи.
– Куда же мы полетим? – спросила она.
– К пристаням, чуть севернее Нотр-Дама.
– Это недалеко, – сказала Ля Росса.
– Зачем? – спросил Гриманд.
– Забрать еще одного моего друга. Девочку по имени Паскаль. Ее захватили сержанты Ле Телье, – объяснил иоаннит.
Он вспомнил, что берет с собой не только свою дочь, но и дочь Гриманда. То, что Младенец – отец этой девочки, он понял еще во Дворах, хотя сама она явно этого не знала. Рыцарь не понимал, почему король воров не признался ей в этом, но спрашивать не стал.
– Я получу благословение Инфанта? – спросил он гиганта.
– Ля Росса – вот твое благословение, – буркнул тот в ответ. – Инфант мертв. Но если это рай, то мне такой рай подходит.