Карла устроила Ампаро у себя на груди и взяла вора за руку. Его огромные пальцы сомкнулись вокруг ее ладони. Он сжимал руку женщины сильнее, чем сознавал это, но не так сильно, как мог бы. Теперь этот мужчина сражался не со слепотой или болью. Он боролся за то, чтобы быть таким человеком, каким хотел. Карле стало грустно. Он вел эту битву всю жизнь и тысячи раз одерживал в ней победу. Сжимая его руку, женщина представляла того, кем он мог бы быть. Король Кокейна повернулся к ней. Казалось, влажные дыры его глазниц видят больше, чем глаза. Он тоже заметил того, другого Гриманда, говорили глазницы, но произошло это слишком поздно.
– Повешенный улыбается потому, что не знает, что повешен, – пробормотал гигант. – И уж точно не знает, что повесил себя сам. Дурак улыбается потому, что знает.
– Эстель, отдай пистолет Гриманду и держись за его мизинец, – велела Карла и повела своих спутников по переулку вслед за Мышками на свет горевших впереди ламп.
Спина и грудь Гриманда задевали стены, а затылок и подбородок едва не касались их. Гуго изнемогал под тяжестью своей ноши, и его бросало от стены к стене. Тем не менее он нес перед собой футляр виолы, сопровождая каждый шаг глухим бормотанием – приблизившись, Карла услышала, что это изощренные ругательства. Где же Матиас? Ей казалось, что с учетом их задержки он уже должен был их догнать. Выживет ли она без него? Да. Но если им обоим суждено умереть, она бы хотела умереть вместе с ним.
Женщина обругала себя.
– Гриманд, подбодрите меня, – попросила она. – Мне нужно услышать мрачную риторику.
– Мы ее услышим из моих кишок, если я не выберусь из этого проулка, – буркнул ее огромный спутник.
В узкой щели перед Мышками и Гуго показался факел Паскаль.
– Все назад! – донесся до Карлы ее голос. – Они переправляются через реку на лодках.
Чем тяжелее оружие, тем сложнее им правильно пользоваться. Тангейзер научил Орланду обращаться только с ножом, даже не мечом, потому что лучше в совершенстве владеть одним видом оружия, чем несколькими, но посредственно. Алебарда, пика, спонтон… Красота и опасность заключалась в их весе. Удар такой силы трудно отразить, но по той же причине очень трудно изменить его направление. При неправильной стойке или хвате это практически невозможно, по крайней мере за те мгновения, которые остаются, чтобы избежать смерти. Алебарда оставляет слишком много времени, чтобы ускользнуть от смертельных объятий. Работа ног, стойка, естественная геометрия, дуга и прямая линия. Спонтон – это настоящая музыка. Тот, кто вооружен пикой или копьем, похож на осла, пытающегося петь.
Матиас направил спонтон влево, и четыре наконечника копья в первом ряду качнулись в ту же сторону. Если бы противники следили за его телом, то ждали бы удара справа. Пригнувшись, мальтийский рыцарь размашистым движением, словно косой, полоснул пикой по ногам двух ближайших «пилигримов» и почувствовал три удара. Когда окованное железом древко, описав круг, оказалось у его бедра, он перехватил оружие снизу, поближе к лезвию, и оттолкнул плечом ближайшего противника, который прыгал на одной здоровой ноге. Тот упал на своего изувеченного товарища, и граф де Ла Пенотье проткнул щитовидную железу следующего за ним, распоров трахею и пищевод. Удар был не слишком сильным, и Матиас повернул острие и выдернул пику из раны. Щитовидная железа взорвалась, словно гнилой фрукт, заполняя легкие раненого едкой жидкостью, и тот взмахнул факелом, заставив товарищей попятиться. Уклонившись от размашистого удара мечом, Тангейзер метнулся в сторону и обогнул фланг первого ряда. Перекрестный хват, оружие на грудь, потом удар, в котором участвуют плечо, рука, бедро и инерция бега. Противника из заднего ряда буквально подбросило в воздух – лезвие спонтона с такой силой вошло ему под нижнюю челюсть, что иоаннит почувствовал, как оно уперлось в основание черепа. Из носа и рта противника хлынула кровь. Остановка, шаг назад, поворот и еще один выпад.
Следующему «пилигриму» из заднего ряда спонтон вспорол бок до самого позвоночника. Уклоняясь от меча последнего мужчины в заднем ряду, рыцарь обратным движением разрезал ему щеку до самой ноздри, но рана была не смертельной, и он провернул древко обеими руками, словно набирая воду из колодца. Послышался хруст – лезвие пики отделило верхнюю челюсть от остального лица, как тугую створку устрицы. Отступив, Тангейзер освободил спонтон, воткнул его острие под грудину противника, приподнял его и бросил под ноги остальным.
Теперь наконец можно сделать необходимую передышку.
Отряд должен тренироваться, чтобы действовать как одно целое. Кроме того, ему требуется командир и согласованность с другими отрядами. В противном случае люди полностью беззащитны. Для Матиаса был бы опаснее один человек, хорошо владеющий мечом. Пока раненые с перебитыми ногами кричали, а тот, у кого было вспорото горло, исходил кровью и ужасом, остальные выкрикивали команды, стараясь не задеть мечами друг друга. Они были достаточно молоды и воинственны, но не знали, что за время, требующееся для одного вдоха, исход их противостояния с мальтийским рыцарем был уже решен.
Тангейзер перехватил спонтон в левую руку, чтобы использовать угол атаки и стену дома, и продолжил свой кровавый путь с такой уверенностью, словно раскидывал навоз. Каждый раз он намечал цель и следовал за движением пики, отмечая любое отклонение от намеченного результата – такое отклонение могло впоследствии стоить ему раны. «Пилигримов» ждали удары снизу вверх под грудную клетку. Сначала в ближайшего к стене мужчину – в бок над левым бедром до самого позвоночника, чтобы разорвать аорту. Теперь назад и снова снизу верх, в живот второго, который успел повернуться. Потом присесть и повернуть лезвие, чтобы оно зацепило внутренности и на обратном движении вытащило их через рану. Еще один удар снизу вверх, сзади под ребра, так что острие пробило почки и желудок и вышло спереди, а затем рывок назад с поворотом от бедра, чтобы алая рана раскрылась до самой поясницы.
После этого Матиас сделал второй вдох. Воздух был зловонным от содержимого кишечников убитых и раненых. Весь этот хаос расцвечивали красные и белые ленты. Тангейзер удивился бы, продлись схватка больше чем полминуты. Двое его врагов еще стояли. Третий прислонился к стене и кричал, вдыхая остатки своей щитовидной железы.
Дальний из уцелевших ополченцев бросился к мальчикам. Иоаннит повернулся к его товарищу, который стоял ближе с факелом и мечом, и рявкнул ему в лицо:
– Бросай меч!
Юноша – он был совсем молод – отпрянул и подчинился. Рыцарь отступил на полшага назад и взял спонтон, как копье, оценивая расстояние до беглеца и его скорость. Потом он бросил пику, целясь чуть дальше. Спонтон не предназначен для метания, но расстояние было невелико, поэтому наконечник настиг беглеца, пробив его левую лопатку, словно это был пергамент, и не остановился, пока боковые выступы глубоко не вонзились в тело. «Пилигрим» рухнул в лужу крови – мальчиков и лошади – рядом с повозкой.
Тангейзер выхватил украшенный ляпис-лазурью кинжал, отодвинул факел, который держал перед собой юноша, и вонзил ему клинок в основание шеи. Потом поднял с земли меч. Тот оказался неважного качества. Лезвие было покрыто засохшей кровью, пролитой скорее во время убийства, а не в бою. Тангейзер перешагнул через первого «пилигрима», раненного в ногу, и отрубил ему голову. Вернее, он отрубил бы ее, будь меч остро наточен, а так ему пришлось потом резать им оставшиеся волокна мышц. Второй раненый лежал в грязи, свернувшись клубком и прикрыв голову руками. Матиас воткнул меч ему в подмышку и оставил там.