Кларамон продолжил свою речь:
— Эта крепость, в которой мы находимся, форт Святого Анджело, почти не пострадала. Она защищена широким каналом с суши и со всех остальных сторон окружена морем. Хранилища до сих пор наполовину забиты зерном и солониной. Мы можем наполнить сорок тысяч бочонков свежей водой. У нас полно пороха и ядер. Мы можем перенести сюда наши священные реликвии, руку Крестителя, икону Марии Филермской и Мадонну Дамасскую, а также наши архивы и штандарты, чтобы они не остались на поругание мусульманам. Если мы так и будем стоять, растянувшись вдоль стены, нас всех уничтожат либо одного за другим, либо всех одним ударом. Но если мы отведем всех наших воинов обратно в Сент-Анджело и взорвем мост, соединяющий крепость с Эль-Борго, то та тысяча, что у нас осталась, сможет держаться против турок до конца зимы. Кто-нибудь может мне что-нибудь возразить?
Никто ничего не сказал.
Адмирал дель Монте переглянулся с Людовико, который сидел рядом с ним, но оба они промолчали. Старки посмотрел на Ла Валлетта. Ла Валлетт и глазом не моргнул.
Кларамон продолжал:
— Получается, что военные соображения подталкивают нас к единственно возможному решению. — Он немного помялся. — Нам придется оставить Эль-Борго. И форт Святого Михаила и Лизолу тоже. Вот об этом я и хотел просить Священный совет, поскольку мы все согласны.
Кларамон сел. Повисла долгая пауза, примечательная отсутствием возражений со стороны всего высокого собрания. Все пристально изучали лицо великого магистра, ожидая его решения. Они прекрасно понимали, что, покинув внешние фортификации, они так же покинут и оставшихся в живых жителей города — двенадцать тысяч или даже больше мальтийцев, в основном женщин и детей, совершенно беспомощных, — обрекая на неизбежную в таком случае гибель. Ла Валлетт наконец поднялся со своего места, из-за полученных ранений держась рукой за стол.
— Мои возлюбленные и многоуважаемые братья, — начал он, — я выслушал ваши рекомендации с глубочайшим вниманием и со всевозможным почтением. И я отвергаю их.
Члены совета застыли в своих креслах. Некоторые подались вперед.
— Военные доводы за то, чтобы оставить город, чрезвычайно убедительны, и вы прекрасно их изложили. Наверное, они даже, как вы полагаете, неоспоримы. Но мы находимся здесь не только ради войны.
Одна голова чуть заметно, украдкой, кивнула. Старки отметил, что это была голова Людовико.
Ла Валлетт продолжал:
— Если Господь пожелал, чтобы мы пережили все это, у него была на то причина. Наша вера сейчас подвергается суровейшему испытанию, и мы обязаны спросить себя: что означает наша Священная Религия?
Он оглядел сидящих за столом.
— Что лежит в ее основе? В чем ее суть? Ради чего она была создана?
Никто ничего не отвечал, они знали, что он ответит сам.
— Мы же не просто солдаты, сколь бы благородно ни было это призвание. Мы — рыцари-госпитальеры ордена Святого Иоанна Иерусалимского. Мы — госпитальеры. Защищать верующих паломников было наше изначальное предназначение. Tuitio fidei et obsequium pauperum. Вот первое и последнее правило нашего ордена: защищать веру и служить бедным. И надежнее всего мы защищаем веру не военными вылазками, а нашим служением беднякам. И в ответ наше служение бедным укрепляет и защищает нашу веру. Вспомните, что все вы, вступая в ряды рыцарей, давали серьезную клятву сделаться слугами, рабами бедняков ради Иисуса Христа. Слугами блаженных, наших господ-пациентов. Разве не принадлежат они Господу нашему Иисусу Христу? Разве не за ними надо ухаживать и защищать, как мы стали бы ухаживать и защищать самого Господа нашего Иисуса Христа?
Он говорил негромко, но со сдержанной страстностью.
Старки видел, что у некоторых из пожилых рыцарей катятся в бороды слезы.
— И вот мы оказались в львином рву и окружены со всех сторон зверями, — произнес Ла Валлетт. — Так неужели настало время покинуть господ наших, наших больных? Бросить наших бесчисленных раненых на милость мусульманских демонов? Предать наших доблестных братьев по оружию, мальтийцев, а заодно их жен и детей, чтобы их заковали в цепи на турецких галерах? Неужто мы оставим священнейший из наших госпиталей в час величайших испытаний?
Он снова оглядел сидящих за столом. Многие были слишком пристыжены, чтобы встретиться с ним взглядом.
— Эта крепость не сможет вместить больше тысячи человек, вы правы. Но за стенами останется еще много тысяч. Очень может быть, что воля Божественного провидения состоит в том, чтобы Религия была погребена под этими руинами, чтобы наш орден прекратил свое существование. И в этом нет ничего такого, чего нужно бояться, ибо Господь, Его ангелы и святые ожидают нашего прихода. Но если мы бросим наших больных и бедных умирать без нас, считайте, что Религия уже уничтожена, и совершенно без всякого толку. Ибо без наших больных и бедных все мы — ничто. Религия — ничто. И тогда, даже если Религия уцелеет, честь ее будет запятнана если не в глазах людей, то в глазах Бога, на веки вечные.
Ла Валлетт сел на место.
То, что ему удалось убедить всех до единого, не подлежало сомнению, но все равно повисла неловкая пауза, пока ожидали, кто в совете возьмет слово.
Наконец поднялся адмирал дель Монте. Это Людовико заставил его взять слово? Старки не заметил. То, как выросло влияние Людовико в ордене, изумляло Старки, и особенно потому, что этот человек сохранял безукоризненную скромность в поведении. И отличался большой доблестью на поле боя. Еще Старки изумляло, что до сих пор никто не подумал возмутиться его присутствием здесь.
— Как и всегда, — начал дель Монте, — его преосвященство указал нам, в чем состоят наши обязанности. Если мы сбились с пути, мы просим прощения и умоляем его вспомнить, что мы всего лишь его дети. Мы будем защищать Эль-Борго и народ Мальты до последней капли крови. Какой бы ни была их судьба, мы разделим ее. Если выбор стоит между поражением и проклятием, выбирать невозможно.
Все остальные с облегчением соглашались со словами адмирала один за другим. Кларамон был последним, у него был особенно покаянный вид, который Ла Валлетт жестом велел ему отринуть. Ла Валлетт бросил на Старки знакомый взгляд, означающий, что он снова пришел в хорошее расположение духа.
— Есть ли еще какие-нибудь вопросы, которые должен обсудить совет? — спросил Старки.
Поднялся Людовико. Его звучный баритон казался слишком мягким, чтобы достигнуть дальнего края стола, однако же он разнесся по всей комнате.
— С разрешения вашего преосвященства, есть еще два вопроса, — произнес он. — Но первый из них столь деликатного свойства, что я умоляю понять меня правильно.
— Говорите свободно, брат Людовико, — сказал Ла Валлетт. — Наставления его святейшества Папы всегда высоко почитаются, а вы сейчас его голос.
Ядовитость этого панегирика не укрылась от Старки, как, он был уверен, и от самого Людовико, но инквизитор в ответ лишь отвесил грациозный поклон.