— Это Бурак, — представил Тангейзер. Он снова перешел на итальянский, надеясь, что, если он будет говорить медленно, его поймут. — Он назван в честь крылатого коня пророка Магомета.
Она развернулась и в первый раз посмотрела ему прямо в лицо. Если она и не была по-настоящему хороша собой, то, во всяком случае, невероятно привлекательна. Симметрию ее лица, как он видел теперь, нарушала вмятина в лицевой кости под левым глазом, который горел таким исступленным восторгом, что он забеспокоился. От нее веяло какой-то врожденной невинностью, что совершенно не вязалось с тем, как она вела себя в таверне.
Тангейзер снова перешел на свой убогий французский.
— Прошу вас, расскажите, чем я могу вам помочь?
Он слушал, как Ампаро втолковывает ему что-то, словно глупому ребенку, и эта мысль мешала ему уловить, о чем же она говорит; Тангейзер никак не мог отделаться от ощущения, что именно глупого ребенка она в нем и видит. Она болтала какую-то чепуху о голом человеке, хотя, возможно, он что-то не так понял, о какой-то лошади (причем она показывала руками на Бурака), о собаке с огнем в пасти и других обрывках какого-то фантастического видения. И все-таки он понял одно: эта девушка хочет, чтобы он отправился к ее хозяйке, некой мадам Ла Пенотье, графине, ни много ни мало, на виллу Салиба в холмах за городом.
— Вы хотите, чтобы я навестил графиню Ла Пенотье на вилле Салиба? — произнес он, желая убедиться, что понял хотя бы это. Девушка закивала. Если он все услышал правильно, она не объяснила ему цели этого визита. — Я прошу прощения, — произнес он, — но зачем?
Ампаро казалась удивленной.
— Таково ее желание. Разве этого не достаточно?
Тангейзер заморгал. Опыта общения с французскими графинями и их горничными, если Ампаро являлась таковой, у него не было. Возможно, они всегда так приглашают в гости мужчин, возможно, их горничные всегда такие же странные, как эта девушка-эльф, а может, и нет. Как бы то ни было, это было что-то новое, и он был польщен. В конце концов, какой от этого вред? Тангейзер задумался на миг, составляя ответ.
— Можете передать графине, что я с огромным удовольствием навещу ее на вилле Салиба завтра, если ей будет угодно.
Он улыбнулся, довольный тем, как мастерски составил фразу на этом отвратительном языке.
— Нет, — возразила девушка. — Сегодня. Сейчас.
Тангейзер перевел взгляд с тонкой фигурки на плавящуюся от жара картину летнего сицилийского дня. Встреча с благоуханной ванной откладывалась.
— Сейчас?
— Я отведу вас к ней сейчас же, — заявила Ампаро.
В выражении ее лица появилось что-то угрожающее, словно от любого отказа она готова была начать кружиться и кричать. Из-за того, что теперь он называл темными годами своего целибата (ибо таковы были правила янычаров), Тангейзер близко познакомился с прекрасным полом уже в зрелом возрасте. Только он один знал, что ему было двадцать шесть, когда он потерял невинность. И в результате он приписывал женщинам силу и мудрость, которых, как он подозревал, они все-таки не заслуживали. Но ему претила мысль проявить хоть какое-то неуважение к графине или даже к ее горничной.
— Отлично, — произнес он. — Свежий воздух мне не повредит.
Он одарил ее очаровательной улыбкой — по крайней мере, сам он надеялся, что очаровательной! — но не получил в ответ ничего подобного. Ампаро развернулась, подошла к своей лошади и вскочила в седло с восхитительной грацией. Под платьем прорисовались очертания мускулистых ягодиц, и одного этого движения хватило, чтобы он утвердился в своих надеждах на размер ее груди. Она посмотрела на него подчеркнуто выжидающе. Тангейзер колебался: он не привык, чтобы им так командовали. В дверном проеме появился Борс, стирающий кровь с костяшек пальцев. Он поглядел на девушку в зеленом платье, потом бросил вопросительный взгляд на Тангейзера.
— Меня приглашают в гости к даме, — сообщил Тангейзер. — Настоящей графине.
Борс неприлично фыркнул и захохотал.
— Хватит, — оборвал Тангейзер. Он пошел к Бураку.
— Это ваш отец? — спросила Ампаро несомневающимся тоном.
Борс, который на самом деле говорил по-французски гораздо лучше Тангейзера, сразу замолчал.
Тангейзер засмеялся в свою очередь.
— Нет. Но он такой старый и толстый, что вполне мог бы им быть.
— Тогда почему вы спрашиваете у него разрешения? — заметила Ампаро.
Теперь уж сам Тангейзер прикусил язык, потрясенный тем, как она повернула разговор.
— Поезжай-ка ты лучше к ее графине, — сказал Борс, — пока это создание не заморочило головы нам обоим.
Тангейзер сел верхом. Не успел он встать во главе кавалькады, как собирался, как девушка понеслась по булыжникам мостовой, пустив лошадь быстрой рысью.
* * *
Они ехали по улицам, опустевшим из-за невыносимой жары и воняющим фекалиями, по улицам, где только мухи кружили над сточными канавами. У северных городских ворот они проехали мимо укрепленных на столбах тележных колес, к которым были привязаны выпотрошенные тела богохульников, содомитов и воров. Их кожа так обгорела на солнце, плоть так иссохла, что даже вороны и мухи облетали их стороной. На кольях по обеим сторонам от ворот торчала коллекция безносых голов. Оставив это мерзкое место позади, они направились к Нептуновым холмам. Несущийся навстречу воздух был сладостен, и ястребы в огромном количестве кружили над Пелоританскими горами.
Осторожно расспросив девушку, Тангейзер пришел к заключению, что леди Пенотье — суровая молодая вдова со средствами, совершенно самостоятельно управляющая своим поместьем в Аквитании. Об усопшем супруге Ампаро ничего не знала, поскольку тот умер еще до ее появления в доме, однако графиня никогда ничем не выказывала своей скорби по ушедшему спутнику. Хотя никаких цифр не было названо, получалось, что этой даме нет еще тридцати и она отличается удивительной красотой.
В какой-то момент он с удовольствием отметил, что у Ампаро длинные пальцы с овальными миндалевидными ногтями и грациозная лебединая шея. Ее грудь, скрытая зеленым шелком платья, потемневшего под мышками от пота, была даже больше, чем ему показалось сначала. Это особенно подчеркивалось ее худобой — хотя теперь Тангейзер скорее назвал бы ее не худой, а стройной. И если она почти не смотрела на него, то, без сомнения, только из-за застенчивости. Тангейзер выяснил, к своей радости, что Ампаро испанка и провела большую часть детства в Барселоне. Кастильское наречие дало ему возможность дать ей понять, что он не такой идиот, как должно было ей сперва показаться. Он говорил о порте и прекрасных старинных соборах этого великого города, хотя сам он там ни разу не был, а все знания получил из вторых рук. Ампаро отвечала на его вдохновенный монолог молчанием, и он снова начал задавать вопросы, на которые она хотя бы отвечала, пусть и из вежливости.
Они с мадам приехали из какой-то деревушки в Бордо; на этом ее познания в географии заканчивались. Для Ампаро Марсель, Неаполь и Сицилия были не более чем камнями, по которым они шагали через воды обширного неведомого. Одинокое путешествие двух женщин было верхом безрассудства, хотя бы потому, что они с презрением относились к идее вооруженного эскорта. Однако Ампаро заявила, что рада следовать за своей хозяйкой хоть «до края света». Подобная верность была необычна для наемной служанки и вообще для отношений между двумя женщинами, насколько Тангейзер в этом разбирался. К тому времени, когда они доехали до зарослей бугенвиллеи, обозначавшим конец их пути, Тангейзер был заинтригован еще сильнее, чем раньше.