— Я здесь не от имени Религии, — произнес Тангейзер, — я пришел по личному делу.
— Мне нравится компания такого разбойника, как вы. Спрашивайте, что вам нужно.
— Я представляю леди Карлу, вашу дочь.
Гротескная физиономия развернулась к нему, словно старик пытался разглядеть в полумраке черты лица Тангейзера.
— У меня нет дочери. — Его голос был похож на захлопнувшийся капкан. — Я умру бездетным, лишенным наследников. Мой род, по воле Божьей, угаснет, я последний из Мандука. — Он махнул рукой, обозначая дом, в котором они находились. — Все это перейдет матери-церкви, если, Бог даст, она выживет после вторжения, чтобы заявить о своих правах.
— Леди Карла не хочет вашей собственности и даже не ждет от вас родственных чувств.
— Леди Карла — потаскуха. — Бескровные губы дона Игнасио искривились, дурно пахнущий плевок зашипел в камине. — Как и ее мать до нее. Верно говорят, что женитьба — это сделка, в которую можно только вступить свободно.
Вены вздулись на его лысом черепе, опухоль сильнее проступила на шее, зловещего вида кратер на щеке заблестел в свете камина, словно бы дон Игнасио уже был закован в цепи и томился в одном из нижних кругов ада. Тангейзер дождался, пока старик не усмирит свой гнев.
— Ни капли моей крови не течет в жилах Карлы. Рыцарь из Овернского ланга был ее отцом, один из этих священных чистых рыцарей, да-да, один из них спал в моей постели, пока я защищал империю. И как только сама Карла достигла того возраста, когда ей захотелось раздвинуть ноги, как очередной брат оказался тут как тут. Они сеют свое священное семя между заходами в исповедальню. — Он сжал паучьи ручки в кулаки, большие и указательные пальцы остались неподвижны, искореженные подагрой. — Мои предки выстроили этот дом по праву победителей. А при мне он обратился в бордель.
Новость, что Карла не является родственницей этого существа, была более чем приятна. Тангейзер попытался не выказать радость голосом.
— А Карла знает, что она не ваша дочь?
Дон Игнасио указал узловатым пальцем на язву, разъедающую его лицо и, без сомнения, разум тоже.
— А как по-вашему, откуда взялась подобная гадость? Десятилетия обманов и притворства. Ложь. Ложь. Вечная ложь. Позор, стыд и блуд, насмешливые шепотки, хохот у меня за спиной. Нет. Карла ничего не знает.
Дон Игнасио подался вперед с хитрым выражением лица. Он обратил свое болезненное самоуничижение в еще более ядовитую муку.
— Я воспитал ее как родную, — начал он, и голос его едва не перешел в вой. — И не только желая защитить свою честь, но и потому, что я любил ее как ни одно существо на свете. Попросите ее побожиться — Девой Марией, Матерью Всех Скорбящих, — и она скажет вам то же самое.
Этот человек, кажется, считал, что заслуживает сочувствия, а может быть, даже восхищения.
Ничто не могло возмутить Тангейзера больше подобного зрелища.
— И за все это, за то, что я так ее любил, она предала меня, опозорила имя, которое я даровал ей, с этим сукиным сыном из иоаннитов!
— Ее любовником был не рыцарь из ордена, а доминиканский священник.
— Рыцарь, священник, доминиканец, чума на них на всех!
Театральная сцена, разыгранная стариком, утвердила Тангейзера во мнении, что, когда несчастья поражают представителей привилегированных сословий, они переносят их с гораздо меньшим достоинством, чем простые люди, — просто-таки захлебываясь от жалости к себе. Он сказал вслух:
— Расскажите мне, ваша светлость, что случилось с ребенком Карлы? Ее сыном. Как его назвали? Кто воспитал его и где?
Глаза Игнасио засверкали от злобы.
— Так, значит, ее все-таки замучила совесть! Поверьте мне, моей дочери лучше не знать о его судьбе.
Тангейзер вздохнул и утер лоб. Жара и зловоние были нестерпимы.
— Я заинтересован в судьбе мальчика не меньше леди Карлы, — сказал он. — И я прошу вас ответить на вопрос, чтобы облагодетельствовать меня лично.
Лицо дона Игнасио приобрело дегенеративное выражение и стало еще более гротескным.
— Так, значит, она раздвигает ноги и для тебя. Тангейзер схватил его за отделанные кроличьим мехом борта плаща и поднял с кресла. Под тяжелым бархатом плаща старик оказался еще более ветхим, чем думал Тангейзер. С гневным криком он взмыл в воздух. Тангейзер придвинул его к камину и схватил за шею; его самого едва не вывернуло, когда опухоли, похожие на птичьи яйца, оказались у него под пальцами. Гнев дона Игнасио испарился, сменившись ужасом, когда Тангейзер приблизил его искаженное болезнью лицо к решетке, за которой трещало пламя. Сырая алая язва заблестела, живущая в кратере жидкость вздулась пузырем и вырвалась наружу от жара. Дон Игнасио закричал.
— Ты, мерзкий рогоносец! Скажи мне, как найти мальчика, ты, кусок дерьма, или эта ночь покажется слишком долгой даже тебе!
Старик закричал в пламя, коптящее ему лоб:
— Мальчика нет в живых!
Тангейзер оттащил его от огня и усадил обратно в кресло. Его рука стала липкой от соприкосновения с плащом. Он вытер ее о целую половину лица дона Игнасио. Кожа была такой тонкой, ему показалось, она запросто может порваться. Пока старик пытался отдышаться, Тангейзер склонился к нему, прижав руками его паучьи лапки.
— Откуда ты знаешь?
Узкая щель рта раскрылась и снова закрылась.
— Его вывезли в море, завязали в мешок и… — Он остановился, словно почувствовав, насколько близок к новой пытке. — Он был не первый. Морское дно усеяно бастардами!
— Но ты заверил Карлу, будто бы мальчик был отдан в приют. Зачем?
— А что, я должен был рассказать ей правду, чтобы она раструбила о детоубийстве?
Тангейзер сдержался, чтобы не пнуть старика в живот.
— У тебя кишка тонка, чтобы сделать такое своими руками. Кого ты отправил совершить это грязное преступление?
— Первый раз меня предали, когда родилась Карла, и я проглотил свою гордость. Я сносил перешептывания за спиной и косые взгляды на улице. Второй раз… — Воспоминание о нестерпимой ярости заставило его умолкнуть, подавив своей необъятностью.
Тангейзеру было наплевать на душу старика. Он протянул руку к его глотке, потом вспомнил о ерзающих под пальцами опухолях и решил, что лучше ударить его в ссохшийся живот.
— Скажи мне. Кого ты послал?
— Моего дворецкого. Руджеро.
Двойные двери открылись, и на пороге появился дворецкий. Он посмотрел на Тангейзера, заметил испуг своего хозяина, но на его лице не отразилось никаких чувств.
— Его светлость звали?
Тангейзер распрямился, повернулся спиной к дряхлому графу и двинулся на дворецкого. Тот сделал два шага назад. Тангейзер закрыл за собой дверь, ведущую в ад.