Горничная одарила его теплым взглядом, словно стараясь задержаться рядом подольше. Грейси тоже хотела остаться, но подумала, что это будет похоже на какую-то игру, извинилась и ушла, однако ей было бы очень интересно знать, смотрит ли молодой ирландец ей вслед или он уже целиком поглощен разговором с Гвен.
Заворачивая за угол коридора, Грейси, не совладав с собой, повернула голову, и сердце у нее подпрыгнуло: она встретилась глазами с Финном и поняла, что он все еще думает о ней.
Обед проходил в очень натянутой обстановке. Женщины не забыли о своих острых разногласиях во время послеполуденного чая, и Шарлотта с Эмили с ужасом ожидали повторения той сцены.
Фергал Мойнихэн вышел к обеду мрачный, но держался в высшей степени ровно со всеми без исключения, хотя это давалось ему с явным усилием.
Айона Макгинли выглядела в этот вечер особенно красивой. На ней было очень выразительного сине-фиолетового цвета платье, подчеркивавшее белизну и хрупкость ее шеи и плеч. Шарлотте было известно, что Айона – поэтесса, и теперь, глядя на эту женщину, она вполне могла в это поверить. Миссис Макгинли казалась романтическим видением, а на ее губах порхала странная, какая-то отвлеченная улыбка, словно она грезила наяву и совсем забыла о необходимости проявлять обычную любезную вежливость к своим сотрапезникам.
Пирс Гревилл пребывал на своем собственном крошечном островке счастья в море житейской повседневности. Его родители были полностью сосредоточены на том, чтобы вести себя свободно и легко, делая вид, что вся остальная компания именно так себя и чувствует, и время от времени делали замечания о ничего не значащих вещах.
Кезия тоже выглядела великолепно, но как-то совсем по-иному. Трудно было бы представить себе двух женщин, столь не похожих друг на друга, чем она и Айона Макгинли. На мисс Мойнихэн было блестящее платье цвета морской волны с тонкой асимметричной вышивкой – только сбоку слева. У нее были полные, молочной белизны, гладкие плечи и очень красивая грудь. Волосы Кезии блестели под светом люстры, и вся она словно светилась богатством своих природных красок. Миссис Питт заметила одобрительный короткий взгляд, брошенный на нее Эйнсли Гревиллом, а также и Падрэгом Дойлом, и это ее не удивляло.
Сама Шарлотта оделась с помощью Грейси. На ней было одно из платьев тети Веспасии. Не то, самое прекрасное, серебристо-устричного шелка – его она берегла для более важных случаев, – а другое, тоже очень красивое, темно-зеленое, с очень строгим вырезом, что придавало ему еще больше пикантности. Все зависело от чудесного покроя лифа, подчеркивающего талию, и от фасона юбки, свободными волнами ниспадавшей с бедер и имеющей небольшой, по моде, турнюр. Миссис Питт увидела в мужских глазах восхищение, но еще больше удовольствия ей доставили быстрые завистливые взгляды со стороны женщин.
Фергал говорил с Айоной – ничего особенного, тривиальные любезности, – а затем в разговор вмешался Лоркан. Падрэг Дойл смягчил неловкость, рассказав анекдотический случай из своих приключений на американском Диком Западе и всех рассмешил, хотя порой это был довольно нервный смех.
Подали следующее блюдо. Эмили заговорила на какую-то безобидную тему, но с ее стороны потребовались немалые усилия, чтобы удержать разговор в этих безопасных рамках. Шарлотта изо всех сил старалась помочь сестре.
Но вот с последней переменой блюд было покончено, и леди направились в гостиную, куда очень вскоре пришли и мужчины. Кто-то предложил немного послушать музыку. Возможно, чтобы сделать приятное Айоне.
Оказалось, что она действительно прекрасно поет. У нее был завораживающий голос, гораздо более сильный и грудной, чем можно было предположить, глядя на ее хрупкую фигуру. Юдора аккомпанировала ей на рояле с удивительным лиризмом и, по-видимому, без всяких затруднений вторя необычным каденциям старых ирландских народных песен, совершенно непривычных для английской музыки.
Сначала Шарлотта наслаждалась пением и через полчаса почувствовала, как испытываемое ею напряжение ослабевает. Она посмотрела на Питта, поймав его взгляд. Суперинтендант улыбнулся жене, но она заметила, как прямо он сидит, и от нее не укрылось, что его глаза обшаривали лица слушателей, словно он ожидал какого-то неприятного сюрприза.
И сюрприз случился. Песни Айоны становились все эмоциональнее, все более трагическими по содержанию. Она пела о трагедии Ирландии, об утраченном мире, о влюбленных, которых разлучили измена и смерть, и о героях, павших на поле битвы.
Эйнсли от неловкости зашевелился в кресле, крепко сжав зубы.
Кезия все больше краснела, и губы у нее тоже сжались в тонкую линию.
Фергал не сводил с Айоны глаз, словно красота этих песен западала ему в самое сердце и терзала его, так что ему хотелось что-то крикнуть, возразить, но сильные чувства парализовали его протест.
Затем Эмили наклонилась вперед, словно хотела что-то сказать, но Юдора все играла, а Лоркан Макгинли стоял неподвижно между ней и певицей, слушая с искаженным лицом эти старые песни о поруганной любви и смерти от рук англичан.
В конце концов ситуацию взял в свои руки Падрэг Дойл.
– Да, это, конечно, прекрасная и печальная песня, – сказал он, улыбнувшись, – и все это о моей родственнице. Героиня песни Нисса Дойл была моей тетей с материнской стороны.
И он посмотрел на Карсона О’Дэя, который пока еще не промолвил ни слова и сидел с непроницаемым выражением лица:
– А бедняга, герой, возлюбленный – из вашей родни, могу поклясться!
– Да, Дристан О’Дэй, – подтвердил мрачно Карсон. – Это лишь одна трагедия из многих, но она увековечена в музыке и поэзии.
– И прекрасно увековечена, – подтвердил Падрэг. – Но, может быть, нам показать наш широкий репертуар, которым мы всегда славились, и спеть какие-нибудь наши застольные песни, а? И, может быть, несколько песенок о счастливой любви? Не стоит нам отправляться в постель со слезами на глазах. Жалость к себе никогда не относилась к числу похвальных чувств.
– А вы считаете, что горести Ирландии продиктованы жалостью к себе? – задал опасный вопрос Лоркан.
Дойл улыбнулся:
– Нет, старина, наши горести вызваны реальными причинами. Богу и миру это известно. Но смелым людям знакомы веселые песни, а не только печальные. Как, например, насчет «Пары блестящих глаз»? Разве это не замечательная песня?
Затем он обратился к своей сестре Юдоре:
– Ты знаешь ее наизусть. Давай послушаем!
И миссис Гревилл заиграла прелестную, радостную мелодию, а ее брат стал подпевать приятным лирическим тенором, ничуть не фальшивя. Голос его был исполнен веселья. Эмили невольно тоже стала подпевать ему, а Падрэг услышал это и благодарно всплеснул руками.
Через десять минут уже все пели песенку из оперетты Гилберта и Салливана – веселую песенку с танцующими ритмами, – и им волей-неволей пришлось забыть о гневе и трагедии – по крайней мере, на этот час.