Кезия поглядела на нее так, словно этот вопрос был бессмысленным.
– Вы не понимаете. – Она быстро теряла терпение. – Я стараюсь быть с вами достаточно вежливой, но вы являетесь ко мне без приглашения и сидите здесь, проповедуя всякие банальности о том, что бы вы стали делать на моем месте. Но вы не имеете и малейшего представления, в чем суть дела! И вы не на моем месте и не понимаете, что я испытываю. У вас нет политических амбиций, нет даже вкуса к политике. И вы не можете знать, что это такое, если вы женщина. Вы очень удачно и удобно устроились в жизни – хороший муж, дети есть, наверное… Вы, по-видимому, очень любите своего мужа, а он – вас. Поэтому, пожалуйста, уйдите и оставьте меня одну!
Снисходительный тон и пренебрежение, которые проявила эта женщина, бесили Шарлотту, но она сделала над собой огромное усилие и заговорила все так же сдержанно:
– Я пришла потому, что не могла беззаботно обедать, когда вы в таком горе. И не будем обсуждать, что бы я стала делать, будь я на вашем месте. Это неважно. Я просто хочу вас убедить, что, отказываясь разговаривать со своим братом, вы раните этим прежде всего себя. – Она нахмурилась. – И потом, если вдуматься, каков будет результат вашего отчуждения от него?
– Не понимаю, что вы имеете в виду. – Мисс Мойнихэн, прищурившись, откинулась на подушки.
– Вы полагаете, что он из-за этого перестанет видеться с миссис Макгинли? – спросила Шарлотта. – Неужели вы думаете, что он поймет, как это недостойно, что это противоречит всем его жизненным убеждениям и, разумеется, неумно с политической точки зрения, если он собирается представлять интересы своего народа? Да, Господи Боже, разве ситуация мистера Парнелла не является достаточным доказательством, что для мужчин важнее?
Вид у Кезии стал слегка удивленным, словно она и не думала о таком повороте событий. Однако мисс Мойнихэн должна была знать о бракоразводном процессе, который шел сейчас в Лондоне и на котором капитан О’Ши поносил Чарльза Стюарта Парнелла, лидера ирландской национальной партии, своего ответчика по суду. Мисс Мойнихэн, очевидно, не вполне отдавала себе отчет, что означает победа О’Ши.
– Я ко всему этому отношусь не так, – продолжала миссис Питт. – Когда люди влюбляются – безумно, неудержимо, исступленно, – их часто не останавливает соображение, что будет, чем они поплатятся, если все выйдет наружу. И если вашего брата не останавливает даже понимание того, что он потеряет, то что ему ваше неудовольствие?
– Да, конечно! – хрипло рассмеялась Кезия, словно эта мучительная мысль казалась ей забавной. – Нет, разумеется, его это не остановит. И я гневаюсь не потому, что рассчитываю на его понимание или раскаяние. Я просто в ярости на него и ничего не могу с этим поделать. И дело даже не в том, что он изменяет своим убеждениям, что он портит себе карьеру, что предает людей, веривших в него. Я не смогу ему простить – и никогда не прощу – его откровенное, его проклятое лицемерие!
– Не сможете? – слегка удивленно спросила ее собеседница. – Да, когда любимые вами люди падают так низко, попирая собственную честь, это ужасно больно…
От промелькнувшего воспоминания у нее снова болезненно сжалось сердце. Сначала боль внезапного открытия, которого лучше бы не делать, затем – медленное примирение и постепенное забвение самого худшего, и – спасительная нежность, которая позволяет сохранить в памяти только самое ценное и прекрасное из пережитого.
– Иногда сердишься, потому что случилось то, чего не должно было случиться. Но кто знает, может быть, так было нужно? – продолжала Шарлотта. – Может быть, вашему брату необходимо было поддаться слабости, чтобы потом ее преодолеть. И со временем он уже не станет так безоговорочно осуждать других. Он…
Ирландка резко и хрипло расхохоталась:
– О, ради бога, замолчите! Вы не понимаете, о чем речь! – Она повернулась и подтянула к подбородку колени, словно защищаясь. – Вы несете какую-то возвышенную чепуху. Я бы легко простила его, если бы он проявил только слабость. Видит Бог, мы все слабы! – Ее лицо, обычно такое мягкое и доброе, ожесточилось от боли и горестных воспоминаний. – Но когда я полюбила католика, полюбила всей душой и сердцем – вскоре после смерти отца, – Фергал даже слушать меня не захотел! Он запретил мне с ним видеться. Он даже не дал мне самой ему об этом сказать.
Голос у нее совсем охрип от вновь нахлынувшей горечи, и говорила она с трудом, очень неразборчиво:
– Он сам ему все сказал… он сказал Кэйзалу, что никогда не позволит мне выйти за него замуж. Это было бы кощунством по отношению к моим религиозным верованиям. И то же самое он сказал и мне. Я была слишком юна, чтобы выйти замуж без разрешения. А он по закону был моим опекуном. Я не могла бежать с Кэйзалом и обвенчаться без благословения нашей церкви. Я выслушала Фергала и покорилась его воле. Я рассталась с Кэйзалом.
Слезы покатились по ее щекам, но теперь это не были слезы гнева и ярости. Женщина плакала, вспоминая сладость первой любви и вновь переживая утрату.
– А теперь он мертв. И я никогда больше с ним не встречусь, – закончила она свой рассказ.
Шарлотта молчала.
Кезия посмотрела на нее:
– Вот почему я не могу простить Фергала за то, что он спит с католичкой, да к тому же с чужой женой. Когда я снова принесу цветы на могилу Кэйзала, как я смогу ему все объяснить?!
– Да, я, наверное, тоже не смогла бы такое простить, – призналась Шарлотта, застыв на месте. – Извините меня за поспешное суждение.
Мисс Мойнихэн пожала плечами и начала искать носовой платок. Миссис Питт выдвинула ящик прикроватного шкафчика, вынула платок и подала ей. Та яростно высморкалась.
– Но то, что я вам сказала, тоже верно, – извиняющимся тоном добавила Шарлотта. – Он ваш брат, не так ли? Вы действительно хотите разорвать все узы между вами? Разве вы не будете от этого страдать, причем не меньше, чем он? Да, он совершил ужасный поступок. Но рано или поздно он за это поплатится.
– Справедливое воздаяние Господне? – усмехнулась Кезия. – Не уверена, что я верю в возмездие свыше.
Она поджала губы, но, скорее, не от горечи, а от насмешки над собой:
– Как бы то ни было, я не собираюсь ждать до Божьего суда.
– Да нет, это обыкновенный человеческий грех, – поправила ее миссис Питт, – и в таких случаях возмездие не заставляет себя долго ждать, даже если он сейчас и не раскаивается.
Мисс Мойнихэн молчала, задумавшись.
– Вы действительно хотите, чтобы между вами легла непреодолимая пропасть? – спросила Шарлотта. – Непреодолимая для вас?
Кезия долго молчала, прежде чем ответить.
– Нет, – неохотно сказала она наконец и еле заметно улыбнулась, – теперь все мне кажется не таким пропащим, как вначале. Прошу меня извинить.
Миссис Питт тоже улыбнулась:
– Ну и хорошо. Судить окончательно и бесповоротно – это такая глупость и такая мужская черта, правда?