– Ну и загажено! Клеммы чистить надо да солидольчиком смазывать… Человек, Анна Никифоровна, любит ласку, а машина – смазку.
Его глаза становились то томными, «завлекательными», то лукавыми, то противными: самоуверенными, с оттенком превосходства.
Карбюратор оказался в порядке. Пришлось разобрать бензонасос. Из-под маленького фибрового клапана Демин вытащил едва заметную соринку.
– Пожалуйста, Анна Никифоровна, вот в чем загвоздка. Что вас еще мучает?
Нюра сказала ему и про тормоза, и про клапаны, и про все остальное.
У Демина вытянулось лицо. Он с грустью посмотрел на разложенные возле стога закуски, потом вздохнул:
– В клапаны ваши я не вмешиваюсь, а остальное посмотрим.
Демин был из тех водителей, которые не отойдут от машины, чья бы она ни была, пока не найдут причину ее неисправности. Их не следует путать с зеваками, которые как из-под земли вырастают у остановившейся на улице машины и выкладывают кучу нелепых советов. Демин принадлежал к подлинным автомобильным болельщикам. Эти люди отличаются непостижимым упорством и безграничным терпением. В поисках неисправности они способны кропотливо перебирать одну деталь за другой. Автомобиль для них – больше чем профессия: это их жизнь. Образование у них, как правило, – школа шоферов, знаний – не меньше, чем у механиков.
Свою бескорыстную помощь Демин сопровождал поучениями. Нюра его не перебивала: говори, только делай! Она показывала ему то одно, то другое. Пусть поработает, раз такой ученый! Тем более ухаживать собрался. В его кожаной инструментальной сумке было все, что может потребоваться шоферу в дороге, начищенное, как перед техосмотром, который бывает раз в год и до которого нерадивые шоферы откладывают приведение в порядок своих машин.
– Не знал я, что вы такие грязнули. Стажер и тот лучше машину содержит. Тысячи три пропылите – и в капиталку.
– Там видно будет.
– Эх, Нюрочка! Ты думаешь, я почему сто тысяч без ремонта наездил? Разве у меня особенная машина? Точно такая же, как твоя. А потому я наездил, что за всякой мелочью смотрю. Автомобильная техника – наука точная.
Он вдруг протянул руку к ее голове. Она отшатнулась, но в его пальцах был уже ее волос, тонкий и сразу завившийся.
– Этот волосок имеет толщину сорок микронов. А если шарик в подшипнике имеет отклонение от нормы на четверть микрона, его бракуют. Понятно, какая точность? А у тебя в баке дрова, в насос щепки попадают.
Он смотал на руке провод переноски и положил ее под сиденье.
У Нюры нашлось два малосольных огурца, кусок вареной говядины; Демин сбегал на озеро, принес воды.
Увлеченный ролью наставника, он говорил:
– Автомобиль, если хочешь знать, – это вся физика: механика – извольте; электричество – пожалуйста; свет и звук – будьте любезны. Самый совершенный аппарат, к вашему сведению. Только не ценим мы его, не жалеем. Напарник твой, Максимов, – шофер первого класса, а, наверно, не одну машину запорол. Небось в армии языком ее облизывал, старался, а теперь можно в грязи держать! Почему один шофер экономит бензин, а другой пережигает? Один шофер за всю свою жизнь ни одной аварии не сделает, а другой за год обменяет три талона? Машины одинаковые, люди разные.
– И дороги разные. – Нюра вздохнула.
– Да ведь на одинаковых дорогах по-разному работают. В Москве кругом асфальт, а один ездит триста тысяч, а другой и десяти не проковыляет. Нет, тут в другом дело!
– В чем же?
– А в том, – сказал Демин, – мне вот Королев рассказывал. Ездил он как-то с твоим Максимовым, сахар возили они или еще что, не помню.
– Сахар, – сказала Нюра, – Горторгу возили.
– Ломался Максимов, как медный грош, власть свою показывал; я, мол, хозяин на машине. А чем же он хозяин машине? Тем, что баранку крутит? Нет, извините, это еще не хозяин. Любого посади, баранку будет крутить. А если ты хозяин машине, так хозяйствуй на ней, понятно? Тогда у тебя и пробег и экономия – все будет.
– Это правильно, – согласилась Нюра.
– У тебя вот насос барахлил – сколько ты на этом бензина потеряла?
– А знаешь, сколько сегодня Максимов сжег?
– Сколько?
– Сорок литров.
– Вот видишь, если он даже пять рейсов сделал, и то пережег, а на вашем «колдуне» едва четыре нацарапаешь.
– Он шесть рейсов сделал.
– Шесть?! Сколько же он работал?
– Нормально, восемь часов!
– Этого не может быть!
– Я сама путевку видела.
– Значит, нагрел клиента на рейс.
– Я тоже так подумала.
– Нагрел, нагрел, опутал кого-то. На таких штуках и вылезает.
Он замолчал. Нюра зевнула, насмешливо спросила:
– Ну, еще что-нибудь расскажешь или можно спать ложиться?
– Да. да, конечно, ложись, – забеспокоился Демин, вставая, потом опять садясь, – ложись, вон я тебе подушки приготовил.
– Спасибо вам, я в кабине пересплю, не беспокойтесь.
– Нет, почему же? Это для тебя.
– А ты?
– Я устроюсь… Места много…
– Нет уж, – объявила она, – ты другое место поищи.
– Не волнуйся, – обиделся он, – я в машине лягу. Вот посижу немного и лягу.
– А не жестко тебе будет? – насмешливо спросила Нюра.
Он молчал.
– Чего ты дуешься?
– Ничего.
– Все-таки?
– Чего я тебе такого сказал? Хотел предложить как лучше, а там, пожалуйста, хоть в кузове спи.
– А я тебе разве чего говорю?
– Не говоришь, так думаешь.
– Что я думаю?
– Если я с тобой сижу, значит, уже что-то выгадываю… Ведь случайно мы здесь очутились.
Рассвет, заметный только тому, кто всю ночь, не смыкая глаз, провел в поле, уже раздвинул холодные дали горизонта, точнее очертил контуры леса. Где-то спросонья залаяла собака – сначала заливисто, потом все реже и реже, потом еще раз, для порядка, и замолкла. В поле пели сверчки, в сене что-то шуршало.
Демин сидел, обхватив руками колени, опустив голову. Нюра насмешливо смотрела на него. Ей был виден его профиль, и она впервые заметила то, чего не видела раньше: две глубокие морщинки, идущие от уголков рта к резко очерченному подбородку. Она чуть было не протянула руку, чтобы провести пальцами по его щеке. У нее захватило дыхание, она сидела, закрыв глаза, чувствуя горячее биение своего сердца и неожиданную слабость рук, опущенных к теплой, мягкой, притягивающей земле.