— Но это же скандал, — сказал Витковский.

— Господа, я не знаю русского, — обиделся Томассен. — Давайте все же уважать друг друга.

— Мы как раз об уважении и говорили. Нам показалось, что уважение — это не совсем то, что испытывает к нашим солдатам Франция.

— Вы напрасно обижаетесь, — поджал губы Томассен. — В пятнадцатом я две недели провел на этом полуострове. И тоже в палатке. И тоже зимой. И, представьте себе, выжил. Я мельком видел ваших солдат. Молодые, здоровые. Турецкая зима им будет нипочем.

— Не станем спорить. Российский солдат покрепче ваших зуавов. Но он три года не выходил из боев, не имел ни дня передышки. Надо бы ему и отдохнуть.

— Понимаю вас, — согласился Томассен. — Предлагаю перейти ко мне в комендатуру и начать уже официальные переговоры.

— А разве они еще не начались?

— Нужно соблюсти все формальности. Зафиксировать все на бумаге. Покажу вам карту местности, где намереваемся разместить лагерь. Хорошее место, совсем близко от города. Вам понравится.

— Все формальности можно соблюсти и позже, — сказал Кутепов. — А что касается карты… Коль это близко, не лучше ли сейчас же отправиться на местность и, как говорят в России, потоптать ее ногами?

— Вы думаете? — обескураженно спросил Томассен и, немного помедлив, обернулся к своим зуавам, что-то сказал им по-арабски. Щелкнув каблуками, один из них удалился. И уже вскоре, буквально через пару минут, вернулся, держа за поводья трех низкорослых лошадок.

Кутепов посмотрел на лошадок, перевел взгляд на Томассена:

— Не обессудьте, подполковник. Но мы снова перейдем на русский. Так нам легче обсудить некоторые наши внутренние проблемы.

— Не возражаю.

— Не будем терять время, Владимир Константинович. Возвращайтесь в порт и начинайте разгрузку, — сказал Кутепов Витковскому. — Ни на что хорошее надеяться не приходится. Не занятых в деле солдат и беженцев отправляйте сюда, в караван-сараи. До ночи еще есть время, чтобы разместить всех под крышей. А с утра начнем строить лагерь, если, конечно, нас удовлетворит предлагаемое ими место. Нет — найдем иное.

— Лучше бы, конечно, в самом городе, — сказал Витковский.

— Десятитысячный городок будет не в состоянии вместить в себя еще двадцать шесть тысяч. Он не приспособлен для такого количества людей. Но и это не главное.

— Тогда что же?

— В городе мы не сможем вернуться к строгой воинской дисциплине. А без нее корпус может превратиться в некую запорожскую вольницу.

— Печальное пророчество, — вздохнул Витковский.

— К сожалению, это жестокая реальность.

Витковский вернулся в порт. Томассен взялся сопровождать Кутепова.

Сразу за городскими развалинами потянулись унылые пустыри. Они были совершенно не обжиты: ни садов, ни огородов, не было даже деревянных пастушьих убежищ от непогоды — ничего. Мокрое, чавкающее под копытами лошадей пустынное пространство, устланное иссохшей в жаркие дни полынью, чебрецом и другими незнакомыми Кутепову травами. Редкими крохотными островками гляделись на равнине растерявшие листву низкорослые кустарники. Где-то совсем неподалеку неторопливо покачивал свои воды пролив, но его отсюда не было видно, он лишь угадывался по снующими над ним сварливыми чайками.

Унылая и печальная равнина.

Вскоре они выехали на едва заметный пригорок.

— Отсюда будет замечательно виден весь ваш лагерь, — указал Томассен перед собой.

Но там, куда указывал Томассен, было все тоже, такой же кладбищенский пейзаж.

Взгляд Кутепова задержался на словно высаженной садовником ровной полоске кустарника.

— Что там? — указал Кутепов.

— Речка. Точнее, речушка, ручеек, — пояснил Томассен. — Говорят, зачастую летом она пересыхает. Но, будем надеяться, вам повезет.

— Река, речка, ручеек, — хмыкнул Кутепов. — Если это речка, у нее должно быть название.

— Совершенно верно, — Томассен обернулся к сопровождающему их зуаву, о чем-то его спросил.

— Он говорит, турки называют ее Бююк-Дере. Но что это означает, он не знает.

Они подъехали к берегу речушки, слезли с коней. И зуав тут же повел их поить. Кони, отфыркиваясь, пили воду.

— Пресная, — сказал Томассен. — Вашим солдатам хватит на все их нужды.

Речушка была веселая, говорливая. Все ее дно было усеяно большими и малыми, отполированными водой, разноцветными камнями. Камни образовывали заводи и перекаты, и вода, устремляясь к проливу, с журчанием и клекотом пробивалась между ними.

Этот ручей был, пожалуй, тем единственным греющим сердце впечатлением от поездки Кутепова к будущему лагерю. Хоть одна проблема из множества — снабжение лагеря пресной водой — решалась безо всякого труда. Остальные предстояло решать, прилагая неимоверные усилия.

Рассматривая раскинувшуюся перед ним долину, Кутепов почему-то вспомнил героя его давней юности Робинзона Крузо. Разве знал он, ступив на необитаемый остров, какие трудности ему предстоит преодолеть? Но он был один и отвечал только за себя. Под командованием Кутепова было двадцать шесть тысяч таких робинзонов, за которых он отвечал. Перед ним простиралась скучная безжизненная долина и, как некий подарок судьбы, весело звенела и журчала, вселяя уверенность, торопливая речка с пресной водой.

Глава девятая

После отплытия «Херсона» и «Саратова» в Галлиполи Врангель нервничал. Собственно, он нервничал с тех самых пор, как эскадра бросила якоря в заливе Мод возле Константинополя и частично у Принцевых островов. Не было дня, чтобы он не ощутил недружественное отношение французской оккупационной администрации к его армии и в какой-то степени и к нему самому.

Во время переговоров с французами там, в Крыму, в тяжелые дни отступления, никогда, ни разу не возникли разговоры о том, что после эвакуации его армия должна будет находиться в подчинении у французов. Эти разговоры возникли только здесь, в Константинополе. А это настойчивое желание отобрать у них оружие? А попытки раздробить армию и разбросать ее мелкими беспомощными, не имеющими возможности постоять за себя, подразделениями в разные, удаленные друг от друга места оккупированной французами турецкой территории?

Какие еще планы вынашивали французы, чтобы раздробить и затем уничтожить русскую армию? Врангель подумал, что это может проявиться в Галлиполи, едва «Херсон» и «Саратов» прибудут туда.

А между тем прошло уже едва ли не двое суток, как транспорты прибыли в Галлиполи, но от Кутепова все еще не было никаких вестей.

Врангель не терпел ожиданий. Неизвестность изматывала его даже больше, чем неудачи в боях. При поражениях приходилось сосредотачиваться, собираться с силами, производить какие-то действия. Ожидание же — это тупая, растворенная в неизвестности, тишина, съедающая секунды, минуты и часы и без того короткой жизни.