– Я знаю, и это-то меня и удивляет. Я не сомневался, что мы на что-нибудь натолкнемся.

– Что будем делать?

– Не знаю, – признался я.

Мы вышли из дома и пошли к машине, погруженные в мысли и молчаливые. Я мучительно пытался найти ответ на вопрос, что же заставило Чоута поехать на завод. Воздействуя на нужные рычаги, можно любого человека принудить к любым действиям, нужно только знать, на какие кнопки нажимать. И совсем необязательно в этом случае прибегать к насилию. В большинстве случаев выходит лучше, если к нему совсем не прибегать.

Тед Банди, один из самых жестоких американских серийных убийц, использовал в качестве приманки гипсовую повязку. Он парковал на обочине свой микроавтобус и притворялся, что у него не получается сложить туда вещи. Потенциальные жертвы, видя гипс и по-собачьи грустное выражение лица, сами забирались в микроавтобус из желания помочь.

Мне казалось маловероятным, что убийца прибег к физическому насилию, чтобы заставить Чоута приехать на завод. Это было невозможно. Он мог бы заставить его пойти в свою машину, но, прибыв на место, Чоут бы уехал. Единственно возможный вариант – они приехали вместе на одной машине, но это тоже было невозможно, потому что как бы в этом случае убийца вернулся обратно? У Чоута не было родственников, жизнью которых убийца мог бы шантажировать его. Любовниц тоже не было.

Но что-то же было, должен был быть какой-то рычаг. Я никак не мог понять какой. Мы дошли до машины, я открыл дверь и в последний раз взглянул на дом. Ханна тоже оглянулась. Внезапно ее лицо озарила улыбка.

– Есть еще одно место, где мы не искали, – сказала она.

И я понял. Мы вернулись в дом. На этот раз в конце тропинки мы повернули направо, а не налево. Через десять секунд я справился с замком, и мы вошли в гараж.

48

Дверь гаража открылась легко, как я и ожидал. Все мироздание за частоколом может являть собой хаос и катиться ко всем чертям, но Дэн Чоут следил за тем, чтобы по эту сторону забора все функционировало с надежностью швейцарских часов.

Какое-то время мы просто стояли на пороге. Солнце было прямо за нашими спинами, припекая их и освещая гараж так, что он будто купался в небесном сиянии, придавая вполне земным хозяйственным вещам особый, нездешний вид. Перед нами было пустое пространство, что означало, что Чоут принадлежал к той, меньшей части населения, которая держала машину в гараже. Бетонный пол был побелен, и нигде не было ни единого масляного пятна, ни грязи, ни пыли. Он блестел на солнце, отбрасывая блики. Чоут не просто подметал пол, он мыл его до блеска.

Ханну это и позабавило, и поразило.

– Да здесь чище, чем у меня на кухне!

– Что говорит о том, что у него сильнейший комплекс вины.

– Это вы решили потому, что у него чистый гараж? Да вы профи!

– Не только гараж. Его мать была религиозным фанатиком, и она только усугубляла его чувство вины. Этот вектор был в их отношениях с самого начала, но после смерти мужа ее наверняка переклинило, и с каждым годом все становилось хуже и хуже. И даже после того, как она умерла, Чоут не смог освободиться от этого гнета. Куда ни плюнь в этом доме, все напоминает о матери, а бесплатным приложением к этим воспоминаниям идет чувство вины.

– Что? – спросила Ханна, когда я замотал головой, не в силах сдержать смех.

– Я просто подумал, как же непредсказуемо устроен этот мир иногда. Очень может быть, что убийца оказал жителям Игл-Крика неоценимую услугу, убив Чоута. Но, по иронии судьбы, он сам это вряд ли понимает.

– Это как?

– Чоут продержался бы еще с год, а потом давление вины стало бы невыносимым. В лучшем случае он бы совершил самоубийство. В худшем – у него бы поехала крыша, и он отправился бы в школу и перестрелял кучу детей.

Я немного подумал и замотал головой.

– Нет, не в школу. Он пошел бы в церковь. Дождался бы воскресенья, пошел в самую посещаемую церковь в городе и расстреливал бы людей до тех пор, пока не кончатся патроны. Правда, последнюю пулю он приберег бы для себя.

Мы вошли внутрь. Там было жарко и нечем было дышать. На левой стене висели садовые инструменты – лопата, тяпка, вилы. Они были развешены в ряд параллельно друг другу. Верстак, занимавший всю длину задней стены, был очень старым, с потемневшим от времени деревом. Снизу были полки, чуть выше – ящики в ряд, и затем рабочая поверхность. На стене над ним аккуратно висели инструменты, сгруппированные по видам и размерам: отвертки на одном конце, молотки – на другом.

Ханна начала с левого края верстака, а я – с правого. План был проверить все ящики и полки и встретиться посредине. Первый ящик открылся очень легко. На дне был лоток, содержащий все известные в природе виды шурупов, причем каждый вид лежал в своем отделении. На полке под ним лежали веревки разной длины и толщины.

– Мне кажется, тут что-то есть, – крикнула Ханна со своей стороны гаража.

Она склонилась над одним из ящиков.

– Почему один из ящиков заперт, а все остальные нет? – спросила она.

Я посмотрел на ряды ящиков и убедился в ее правоте. Под круглой ручкой была вырезана небольшая замочная скважина. Я достал отмычки и взял самую маленькую из них. Затвор был маленький, неудобный, и пришлось сделать несколько попыток, прежде чем он поддался.

Ящик был пуст.

– Не понимаю, – сказала Ханна. – Какой смысл запирать пустой ящик?

– Может, он потерял ключ, – пожал плечами я.

– Тогда здесь должна лежать какая-нибудь ерунда, ради которой не стоило взламывать дверцу, или должен быть взломан замок. Меня удивляет не то, что ящик заперт, Уинтер, а то, что он пуст. Никто не запирает пустой ящик, это бессмысленно.

Я залез в ящик, чтобы осмотреть его получше. Чем-то этот ящик отличался от соседних, но я не сразу понял чем. Он был меньше, чем ящик с моей стороны. Я постучал костяшками по дну и услышал пустой звук. Тогда я нажал на заднюю стенку, и передняя часть ящика выдвинулась вперед. Под ней была пачка журналов.

Ханна вытащила верхний. На обложке было двое мужчин, одетых в кожу. Один из них стоял на четвереньках, во рту у него был кляп, а на шее – ошейник с шипами. Она полистала журнал, качая головой. Выражение ее лица было сложно понять. В нем не было неодобрения, скорее – грусть и какая-то злость. Она закрыла журнал и помахала им передо мной.

– Никто не должен умирать из-за такого. Ну и что, что он был гей и любил садо-мазо? Это его жизнь и его выбор.

– Есть одно «но»: здесь этого мнения придерживаются единицы. Поэтому убийца мог использовать этот факт как рычаг давления.

Ханна повернулась ко мне, и теперь в ее лице осталась только одна эмоция – гнев, затмивший все остальное.

– Ненавижу этот городишко. Скорее бы уже свалить отсюда.