А ровно в полдень в моем кабинете раздался звонок. Я поднял трубку.
— Здравствуйте, — произнес приятный женский голос на другом конце провода. — С вами говорит следователь прокуратуры Коломийцева Татьяна Анатольевна. Мне нужен доктор Знаменский… Ах, это вы? Очень приятно. Я по поводу вашего сегодняшнего визита в офис фирмы «Глобал». Вам случайно фамилия Чесноков ни о чем не говорит?
— Говорит. Я даже его разыскиваю… — ответил я, ослабив узел галстука на шее.
— Не надо больше вам его разыскивать. Он сам нашелся… Вот что, официальный вызов я вам оформлять не стану — это лишняя морока и трата времени. Сможете приехать в прокуратуру прямо сейчас? Очень хорошо. Записывайте адрес…
Через полчаса я входил в кабинет Коломийцевой — совсем еще молодой симпатичной женщины.
— Присаживайтесь и ознакомьтесь с документами, — сказала она, вынимая из тощей папки несколько листов бумаги и кладя их на стол передо мной.
Первые же строки письма (а это было именно письмо, адресованное Генеральному прокурору России) так заинтересовали меня, что я на время забыл, где нахожусь.
«…Ликвидировать свидетеля — для этого прибыл я и двое моих помощников из Нью-Йорка. Я не люблю чистоплюев и маменькиных сынков. Во всем и всегда они были и остались круглыми отличниками, затвердившими на зубок, что хорошо, а что плохо в этой жизни. Противно! На такого круглого отличника плюнешь, а с него все скатится, как с гуся вода… Но убийство, на мой взгляд, это крайняя мера, и в данном конкретном случае оно было бы совершенно не оправданным. Я хотел просто встретиться с Воробьевым, поговорить с ним по-человечески, открыть ему глаза на то, что происходит сейчас в стране. Но он не шел на встречи, и тогда я принял план Полуботько: постарался завлечь Воробьева в определенное время в определенное место…
Полуботько все верно рассчитал. Как только Воробьев увидел меня на Смоленской площади у здания МИДа, он сразу же прилепился ко мне как профессиональный филёр. Я потаскал его за собой по гастрономам на Старом Арбате, а потом углубился в московские улочки. Дойдя до определенного дома, я свернул во двор трехэтажки и зашел в парадное, ведущее в художественные мастерские. Там-то я и притаился за дверью. Через минуту в подъезд вошел Воробьев, стал оглядываться. Искал меня. Ну, я и возник перед ним, как тень отца Гамлета…
— Ты хотел меня видеть? — спросил я. — Пожалуйста. Вот он я! Хочешь поговорить по душам? Тоже, пожалуйста…
Я провел Воробьева в мастерскую под номером два и указал на искусно сервированный стол со всякими закусками и выпивкой:
— Видишь, как я тебя ждал…
— Сидеть за одним столом с таким проходимцем, как ты, я не намерен, — заявил Воробьев. — Скажи лучше, на что ты надеешься после всего, что натворил?
Я выпил без него, закусил и приготовился к длинной обвинительной речи в свой адрес. Но Воробьев был немногословен. Он только сказал:
— Ты совершил уголовно наказуемое деяние по статье 228-й и, как минимум, получишь за свои художества десять лет лишения свободы.
В общем, он меня не захотел понять, а я его не смог убедить. Но честное слово, я не собирался его убивать. Мы сцепились, потому что он вдруг решил препроводить меня в милицию. На что я, разумеется, не согласился.
Это была не борцовская схватка, а драка без правил. Так дерутся уличные мальчишки, не поделившие подружку.
Мы успели обменяться “приветами” — я поставил ему под глазом “фонарь”, а он рассек мне до крови губу. В пылу драки я вдруг почувствовал, что мастерская быстро наполняется еле заметным серебристым газом — это сработали мои помощники. Вскоре я потерял сознание.
Очнулся я только утром следующего дня и сразу спросил: “Где Воробьев?” Мне ответили, что он переправлен в надежное место, как и было задумано.
Я отыскал среди разбитой посуды уцелевшую бутылку виски и выпил ее почти всю. У меня на душе было тревожно, но я все-таки надеялся, что Воробьев жив. Мне хотелось ему еще кое-что сказать, доказать…
И тут заявился босс.
— Все пьешь? — спросил он.
— Пью! — ответил я с вызовом.
— Ну, так выпей и за помин души раба Божьего Виктора…
— Как?.. Что ты сказал?! — Я замахал руками, словно стараясь отмахнуться от суровых слов, рассеять их, обратить все в шутку.
— Господин Воробьев утонул по собственной неосторожности… Понял? Это самоубийство, — наставительно проговорил босс.
— Врешь! Мы так не договаривались! — возмутился я и пошел на него с кулаками.
— Тут я решаю, что делать! — резко ответил босс, отступая назад. — Можешь пить, гулять сегодня, черт с тобой… А завтра тебя ждет серьезная работенка. Готовься!
Он ушел, а я, выпив еще, окончательно прозрел. До меня наконец дошло, что они и меня уберут, как Виктора, после того как до конца используют… Черта лысого! Я не позволю им куражиться и напишу обо всем, куда следует. И я пишу! Не считайте эти записки пьяным бредом. Я расскажу о многом. О том, например, какими путями идут из Афганистана наркотические вещества. Я знаю даже о таком, отчего у всех вас волосы станут дыбом на голове…» И подпись: «Алексей Чесноков, прапорщик запаса, в здравом уме и твердой памяти».
Я отложил письмо и вопросительно посмотрел на следователя прокуратуры.
— А теперь взгляните сюда, — Коломийцева вынула из черного пакета несколько фотографий и разложила их на столе.
На фотографиях был запечатлен один и тот же человек, сидевший в неудобной позе за столом, на котором находилось множество пустых бутылок из-под спиртного. Только просмотрев несколько снимков, сделанных с разных точек, я понял, что вижу перед собой мертвеца до такой степени обезображенного, что опознать в нем конкретного человека вряд ли было возможно.
— И все же этот человек опознан, — словно отвечая на мои невысказанные мысли, проговорила следователь, — как Чесноков Алексей Васильевич, 1970 года рождения. Его нашли убитым в мастерской, ранее принадлежавшей художнику Шаврину. Сейчас нами возбуждено уголовное дело по признакам статьи 105-й УК. Что вы можете заявить по существу этого дела?
— Прежде всего, я хотел бы попросить вас выделить в отдельное производство дело о доведении до самоубийства Виктора Воробьева, — заявил я. — У меня имеется информация, которая неоспоримо доказывает это.
— Это мы сделаем, Александр Григорьевич, — произнесла Коломийцева. — А сейчас мне необходимо задать вам несколько вопросов под протокол по существу дела. Вы готовы отвечать?
— Да, я готов к ответу, — твердо сказал я.
Когда я вышел из здания прокуратуры дождь сменился снегом, задул пронизывающий северный ветер.
Подняв воротник своего плаща, я, знобко поеживаясь, заспешил к станции метро «Тульская». Мне оставалось перейти Варшавское шоссе и юркнуть в подземный тоннель, чтобы хоть на время спрятаться от непогоды, но я успел проскочить только половину шоссе, как с обоих сторон двинулись «автостада» разнокалиберных машин. Все они, недовольно гудя, объезжали поливальную машину, которая зачем-то разбрызгивала воду вокруг пешеходного перехода, в центре которого оказались я, еще один мужчина, нервно куривший сигарету, и молодая мама с пятилетней дочкой.