— ...Вот почему я уверен, — вошел в раж лжефюрер, — что даже если бы произошло самое трагическое и Германии пришлось бы попрощаться с фюрером, на его место неминуемо встал бы другой патриот Германии.
— Смелое предположение, — едва слышно проворчал Родль. — Не каждый бы решился.
Однако лжефюрер уже не обращал на него внимания.
— Да, на место ушедшего от нас фюрера немедленно встал бы другой патриот. Не менее талантливый и прозорливый, умеющий рождать великие цели и вести к ней великий германский народ.
— Это он о себе? — едва слышно провор Родль, обращаясь к своему патрону.
— Естественно, — невозмутимо подтвердил Скорцени.
— И пусть никто не смеет усомниться в том, что у нашего народа нашлось бы достаточно воинов и политиков, способных объединиться вокруг него, чтобы довести Третий рейх до вершин мирового господства. Ибо рано или поздно, мир должен оказаться у ног германского фюрера, у ног рейха. Впрочем, когда я говорю «у ног», это не следует воспринимать в буквальном смысле. Точнее будет сказать, что народы мира сплотятся вокруг фюрера, вокруг Германии, — трибунно вскинул перед собой раскрытые ладони лжефюрер, — осуществив извечную мечту всех властелинов мира, сформулированную еще, очевидно, Тамерланом: «Один мир — один правитель!».
Родль саркастически взглянул на своего шефа и умиленно ухмыльнулся.
Это была одна из тех ухмылок, которыми он поразительно умудрялся копировать самого Скорцени. Причем обер-диверсант рейха давно уловил это.
«А каков подлец! — говорили этот взгляд и эта ухмылка. — К какой радикальной мысли подводит! Причем, всех нас и прежде всего меня».
— Все мы, воины Германии, должны служить фюреру так, чтобы каждый из нас был достоен медали «За верность» — символа истинной, боевой верности! [67] Поскольку никто не способен...
— За фюрера, — тотчас же подхватился Скорцени. — За Великую Германию, за СС и ее мужественных воинов, которые, конечно же, способны взрастить в своих рядах вождя, достойного самых мудрых вождей; полководца, достойного самых талантливых полководцев; и которые всегда будут верны избранному ими фюреру.
Зомбарт взглянул на него с нескрываемым возмущением: прервать на полуслове самого фюрера!
«Нет, — извлек для себя урок Скорцени, — с фюрером ты все же как-нибудь сладишь. А вот удастся ли тебе перевешать всех лжефюреров — это еще вопрос!».
— Интересно: если во время очередного тоста я скажу, что стоит только Скорцени исчезнуть, как тотчас же найдется человек, который его заменит? — обратился к нему Родль, состроив при этом лукавую ужимку.
— Вы и в самом деле способны на такие умовыводы?
— Всего лишь спрашиваю. Причем только для того, чтобы знать: вы пристрелите меня сразу же и лично или предпочтете отдать под опеку нашего общего любимца «гестаповского Мюллера»? [68]
— Не сомневайтесь, сразу же, — заверил его обер-диверсант рейха. — Хотя мне и в голову не могло бы придти, что на смену Скорцени способен придти некий Родль.
— И вот так всегда: — вздохнул Родль. — Не успеешь предаться какой-либо захватывающей фантазии, как тебя тут же подстреливают на взлете. «Запрещенный прием охоты, Скорцени!», — вот что со временем скажут потомки.
Два месяца спустя...
К мосту через Одер пробиться со своей небольшой колонной, составленной из двух грузовиков и «опеля», Штубер и Софи так и не смогли. Пережив в длинной пробке авианалеты сначала русских, а затем и англичан, они поняли, что до ночи пробиться к мосту невозможно, поскольку колонны техники и пехотинцев все прибывали и прибывали. К тому же машины и подводы многочисленных «административных» беженцев — бывших полицейских, бургомистров, служащих всевозможных организаций и учреждений, а также новоявленных фольксдойчей — создавали в этой пробке такую паническую нервозность и такую неразбериху, что наряды полевой жандармерии, которые должны были наводить порядок у моста, впадали то в пистолетную истерику, то в беспросветное отчаяние.
Неизвестно, чем бы это «великое одерское стояние» завершилось, если бы к полуразрушенному храму, у которого застрял «опель» Штубера, не пробился на мотоцикле по размокшему лужку адъютант полковника Ведлинга.
— Полковник заметил вас, обер-лейтенант Жерницки, когда мы пристраивались к колонне со стороны завода, — поведал лейтенант Зельц. — Глядя в бинокль, по фигуре и пилотке узнал.
— Главное, что по фигуре... Где он сейчас, ваш благодетель?
— Не сомневайтесь: и ваш тоже. Уехал. Меня же послал конфиденциально передать, что в трех километрах ниже по течению понтонеры наводят переправу, чтобы по личному распоряжению Геринга перебросить на левый берег оборудование какого-то авиазавода, мастерские двух авиачастей и госпиталь люфтваффе. Наш радист узнал об этом, случайно подслушав радиопереговоры авиаторов. Если учесть, что вы тоже действуете по приказу Геринга...
— Можете не продолжать, — прервала его Софи. — Штубер, командуйте водителями. Выходим из колонны, не привлекая внимания, и лучше всего вон по той, — показала задернутой в перчатку рукой — насыпи, дабы не застрять где-то посреди здешних заливных лугов.
После некоторых блужданий по разбитым проселочным дорогам они действительно наткнулись на понтонеров, завершавших наведение переправы в небольшом лесном массиве. В ожидании этого счастливого мига, здесь маялась пока что лишь небольшая колонна, к которой, благодаря Ведлингу, машины Софи тоже благополучно пристроились. Правда, уже без «опеля» Штубера, который должен был возвращаться в «Регенвурмлагерь».
— С удовольствием отправился бы вместе с вами в замок «Штубербург», миледи, — с грустью оправдывался барон, прощаясь с Жерницки, — но это невозможно. Если я не смогу вовремя вернуться в «Регенвурмлагерь», меня сочтут дезертиром, и будут правы.
— Попытаюсь объяснить это вашему отцу, барон.
— Он человек военный, должен понять, — с надеждой молвил Вилли.
— Как военный, да. Но поймет ли как отец — вот в чем вопрос.
Вместо словесного успокоения, барон одарил Софи по-отцовски кротким поцелуем в лобик. И все же уехал в лагерь лишь после того, как удалось переправить колонну через понтонный мост. Здесь роль полевой жандармерии взяли на себя сами авиаторы, но и они с полным непониманием старательно осматривали обмотанные рваным солдатским бельем и старыми шинелями, а затем аккуратно уложенные в кузовах каменные «распятия». Отказываясь при этом понять, кому эти «мученики» там, за спасительным Одером, нужны, и кто позволил выделять под них грузовики, которых так не хватает для эвакуации предприятий и аэродромов?