И озеро это, и речка, впадавшая в него в каких-нибудь тридцати шагах от того места, где остановился кортеж лжефюрера, и сама возвышенность, на которой пристроился дот, — казались Скорцени какой-то «местностью из сна и бредовых мечтаний», которую он очень долго искал в реальной жизни и вот теперь так неожиданно и... так некстати нашел.

— Вы очень точно заметили, господин бригаденфюрер: «обострит его талант», — молвил обер-диверсант рейха, жадно всматриваясь в устье реки, за которым виднелся небольшой, очевидно, давно опустевший хуторок. — Оно, это ожидание неминуемой Голгофы, конечно же, до предела обострит великий дар Отшельника, поскольку так и должно быть. Если верить искусствоведам и психологам, ощущение близкой гибели, чувство обреченности всегда активизируют творческих людей, совершенствуют или, как вы выразились, «обостряют» их талант.

— По-моему, Отшельник уже столько раз «распинал» Христа, что тот отнял у него способность к собственному мученичеству, во имя чего бы то ни было.

— В этом еще надо убедиться. Важно, чтобы сам Отшельник не догадывался, что мы помиловали его, уберегли от зомбирования.

— А как вы прикажете, мой фюрер? — подстраховался фон Риттер, пронаблюдав перед этим, как Штубер постепенно отдаляется от их группы, словно какая-то магическая сила, какой-то неведомый всем остальным дух озера завлекал его, все ближе притягивая к болотистому плавневому мелководью, очень смахивавшему на трясину

— Коль самого его уже распинали, пусть теперь распинает Иисуса. Всю жизнь распинает... Иисуса. Это и будет для него «наказанием Иисусом». Ну, а если не выдержит... Пусть один из каменных крестов вырубит для себя. Пусть шестой — нет, лучше седьмой, чтобы уж до конца, по-библейски, — крест предназначается для самого Творца.

— Вот оно, мнение фюрера: седьмой крест — для самого творца! — поддержат Имперскую Тень «первый диверсант рейха».

Про себя же добавил: «Но ведь это и есть — повеление истинного фюрера! Или... его прихоть? А что, пусть даже прихоть. При том, что прихоть истинного диктатора всегда должна быть до высочайшей изощренности мудрой, и до высочайшей мудрости изощренной. Седьмой крест «с распятием» — для самого мастера по распятиям! Сам Всевышний до такого не додумался бы!».

Сегодня Зомбарт явно нравился Скорцени. И не только потому, что Имперская Тень превосходно вел свою роль. Здесь приобретали власть совершенно иные критерии, согласно которым талант двойника фюрера следовало оценивать по той степени демоничности, в которую он умудрялся возводить свои решения.

Единственное, о чем пожалел сейчас «самый страшный человек Европы», что в реальности руководить этим жутковатым экспериментом придется ничего не смыслящему в подобных делах фон Риттеру, а не самому великому психологу и экспериментатору Второй мировой Вилли Штуберу, который, в лучшем случае, время от времени станет наведываться сюда.

Впрочем, в этом его, Скорцени, вина. Это он вынужден будет вызвать Штубера в замок Фриденталь и приказать срочно заняться формированием новой группы, которая уже через месяц отправится в Славянию, но на сей раз — не сюда, в Польшу, а в тыл русских. Кальтенбруннер, очевидно, поддавшись натиску кого-то из заместителей Кейтеля, вдруг загорелся идеей создания, то ли в знакомых Штуберу лесах Подолии, то ли в Карпатах, секретной диверсионно-партизанской базы. Наподобие тех, которые еще в начале войны были созданы и до сих пор благополучно существуют в заполярных районах России.

Хотя... он еще не решил, поведет ли группу сам Штубер, или же кто-то из его легионеров.

Ничего не поделаешь, надежных, опытных диверсантов становится все меньше, а ситуация на фронтах все более усложняется.

— И можете не сомневаться, что здесь будет семь распятий, —заверял его тем временем комендант «Регенвурмлагеря». — Семь самых безупречных «распятий», даже если для этого придется распять половину мира. Ибо такова воля Германии.

— «Ибо такова воля Германии!», — задумчиво повторил обер-диверсант рейха. — Прекрасно сказано. Если позволите, эти слова я стану использовать в качестве девиза моих «рыцарей рейха».

— Распятие же самого мастера должно стать неким ритуальным обрядом освящения всех распятых им Иисусов.

— Распятие мастера — в виде ритуала освящения всех распятых им Иисусов? — переспросил обер-диверсант.

— Только так.

— Вам приходилось слышать когда-либо нечто подобное, Родль?

— Никогда. Но можете не сомневаться, что Штубера эта мысль поразит значительно сильнее, нежели нас с вами, — метнул он взгляд на медленно возвращавшегося к ним штурмбан-фюрера СД..

— В любом случае совершите вы этот ритуальный обряд «распятия мастера» только после согласования со мной, — вдруг спохватился Скорцени, тоже взглянув в сторону лучшего из своих рейхс-легионеров.

— Вот именно, Риттер, только после разрешения Скорцени, — поспешил одобрить его предосторожность лжефюрер. — Такие люди, как Отшельник, должны представлять для нас особый интерес.

— Даже если они не являются арийцами?

— Независимо от того, какой они расы, национальности и веры.

— Ибо такова воля Германии, — почтенно склонил шлемоподобную голову фон Риттер.

27

Предупредив Скорцени, что намерен позаботиться о представительнице Геринга, Штубер уже через несколько минут был в мастерской Отшельника. Тот стоял у самодельного мольберта и вдохновенно делал какие-то карандашные наброски на прикрепленном к подрамнику листе бумаги.

— Признайтесь, Отшельник, что вы пощадили Софи, и она ушла отсюда здоровой и даже бодрой.

— Ушла, — кивнул художник, не отрываясь от своего творения.

— И где она может быть теперь?

— В вашем отсеке. Ефрейтор провел ее туда.

— Почему не вы?

— Я рисую.

— Убедительный ответ, — признал Штубер.

— Это правда, что вы постараетесь переправить меня в свой замок, где я смогу рисовать и заниматься скульптурой?

— Мне давно хотелось предложить вам это, Орест. Но теперь можно считать, что особых преград не существует. Только что я побеседовал об этом со Скорцени и с комендантом. Возражений не последовало. Теперь следует подготовить соответствующее удостоверение личности. Но... Если вы решитесь бежать из замка, то Софи сразу же расстреляют. Вас поймают и тоже казнят. Или же подбросят СМЕРШу информацию о том, что вы — агент германской разведки и в лагере предавали своих товарищей.

— Я не стану убегать, — хрипло проговорил Орест. — Я рисовать хочу.

— Благоразумно. До конца войны не так уж и много осталось, поэтому главное сейчас — выжить, а потом уже будем думать о том, как вам проведать свой дом.

— Мой дом там, где мне хорошо работается.

Штубер приблизился к «полотну» Ореста и внимательно присмотрелся. Сюжет картины его потряс: крестьянин стоял на краю поля, сплошь «колосящегося» могильными крестами, и размашисто косил их...