Признаться, критерии отбора до сих служили для Дэниэла тайной тайн. В свои восемь он меньше всего напоминал заготовку для будущего Übermensch'а [11] . Он был стеснительным, близоруким и весьма упитанным карапузом, каковой факт давал брату и сестре веские основания дразнить его поросенком. Еще он носил очки, страдал астмой и страшно за-за-заикался, когда нервничал. А нервничал он постоянно. Он боялся всего на свете. Но больше всего на свете он боялся старшую сестру. Виктория вечно его травила, изводила и колотила. А однажды засунула его голову в духовой шкаф.
Впрочем, уже через три месяца обучения по сверхсекретной программе воспоминания о сестре и духовке совершенно перестали тревожить маленького Дэнни. Теперь он был озабочен одним. Выживанием. Бесконечные сеансы военных Дабл-Ви симуляций перемежались реальными изнуряющими тренировками, и вскоре пухленький мальчуган превратился в настоящий ходячий скелет, в крохотного узника концлагеря. Он был истощен не только физически, но и умственно, и эмоционально. Каждый раз, когда его заталкивали в камеру виртуальной реальности, он истошно вопил, рыдал, размазывая слезы по лицу, и упирался, цепляясь за стены камеры всеми четырьмя конечностями, как шимпанзе. И каждый раз безнадежно проигрывал эту борьбу, и каждый раз тяжелая крышка камеры захлопывалась над его головой, будто крышка гроба. Под мерный плеск питательных жидкостей и стрекот самописцев он погружался в невыразимо ужасный мир, полный боли и страданий.
Он стал свидетелем — и участником — тысяч битв, начиная с тех древних времен, когда в схватке сцепились две обезьяны, и победившая провозгласила себя человеком; и заканчивая самыми драматичными спецоперациями новейшего времени. Его убивали сотни раз самыми изуверскими и фантастическими способами, захватывали в плен и пытали. Его топили, сжигали заживо и распинали. Его пронзали отравленными дротиками и разрубали самурайскими мечами. Адепты самой страшной секты в истории человечества — Второй Марсианской Утопии — провели над ним непостижимый ритуал, аккуратно расчленив на миллион сто шестнадцать кусков и, уже неживого, но еще немертвого, скормили самому странному цветку во Вселенной — плотоядному омни-лотосу, произрастающему на склонах заповедного вулкана Олимп. В утробе древнего цветка он гнил и переваривался, пока его бессмертная душа не умерла, а смертное тело не превратилось в облако неразрушимой курящейся эктоплазмы…
— О, должно быть, это было восхитительно, — сказал Кольт зачарованно.
Глаза Дэниэла засияли, как две зеленые звезды.
— Да, сэр. Но прошло почти два года, прежде чем я понял это. До сих пор не знаю, отчего они так долго и терпеливо возились со мной. В нашей группе было двадцать других мальчиков, и я регулярно выказывал самые худшие результаты. Я был абсолютно необучаем. Я постоянно плакал и просился домой. Я не раз пытался сбежать. Я всерьез размышлял о самоубийстве. Но… потом что-то случилось. Меня осенило. Я осознал самую простую вещь, какую эти прекрасные люди в белых лабораторных халатах пытались донести до меня все это время. Я понял. Чтобы победить, я должен был сдаться.
Кольт подозревал, что люди, сотворившее нечто подобное с беззащитным ребенком, вовсе не были полоумными садистами, как могло показаться. Отчасти; но, главным образом, хладнокровными профессионалами. И они добились поставленных целей, когда несчастная жертва превратилась в палача.
— Прости, сынок, но твой папаша знал, что с тобой вытворяют?
— Еще бы не знал! Ведь программа была совместной экспериментальной разработкой министерства обороны и Корпорации.
Других подробностей Дэниэл не помнил. Кольт не исключал, что мальчишке хорошенько подкорректировали память. Чтобы не брякнул лишнего. Дэниэл не мог толком припомнить, отчего и почему свернули учебную программу. Просто однажды все закончилось. Возможно, только для него? В четырнадцать его перевели к обычным кадетам Академии.
Военная карьера у Дэниэла не заладилась. За шесть лет он пережил такое, после чего перспектива маршировать на парадах в красиво и ладно сидящем мундире казалась ему… смехотворной. Вдобавок, он вошел в переходный возраст и обнаружил, что в жизни существует масса прочих удовольствий, кроме муштры и жестокой дрессуры. Выпивка, девочки и наркотики. Последней каплей стал скандал со старшим офицером-воспитателем, которого Дэниэл пырнул ножом.
— Эта мразь, видите ли, решила, что будет неплохо, если он подойдет ко мне в душевой, где мы будем оба, задрапированные лишь облаками горячего пара, и подержится за мой зад…
— Вот почему я всегда твердил своим солдатам, что главное для мужчины — беречь свой зад.
Дэниэл склонил голову перед этим бесценным перлом возвышенной мудрости.
— Господин Кольт, я хочу, чтобы вы учили меня. Только по-настоящему, а не так, как обучаете этих тупых кретинов.
— То есть, ты намекаешь, будто я плохо выполняю свою работу.
— Нет, ни в коем случае, сэр. Но… вы не вкладываете… душу.
После всего, что Кольту довелось пережить в своей несчастной жизни, он вообще сомневался, есть ли у него душа. Так, какая-то насквозь проспиртованная субстанция невнятного происхождения. Дэниэл неправильно истолковал его невеселые раздумья.
— Я буду платить, — сказал он взволнованно.
— Ох, парень. Неужто ты всерьез думаешь, будто меня интересуют эти грязные бумажки.
— Возможно, вас эти бумажки и впрямь не интересуют, сэр, но что с вашей семьей? Хацуми говорил мне, кажется, будто у вас были жена и дочь.
Кольт не ответил, полоща рот своим горючим напитком.
— Кстати, Бенджамин здесь, в городе, — прибавил Дэниэл после секундной паузы.
— Хацуми? Когда приехал?
— Три дня тому назад. Сказал мне, что был вынужден уехать с Луизитании, поскольку ситуация с Культом и фанатами Короля сделалась совсем невыносимой. Спрашивал меня, может ли зайти в редакцию. Обещал, что все расскажет сам.
— Пускай заходит. Черт с ним.
В глазах Дэниэла все еще стыл немой вопрос.
— Хорошо. Я скажу тебе. Моя дочь и жена… их давно нет. Умерли.
— Погибли?
— Да. Можно и так выразиться. А если без лицемерия, это я их убил. Обеих.
Дэниэл сразу понял, что его угрюмый, насквозь проспиртованный собеседник не шутит. Совсем нет. Хорошо, какие-то остатки здравого смысла подсказывали Дэниэлу, когда следует остановиться. Кольт явно не желал больше беседовать на эту тему. Не сейчас.
— Прошу прощения, сэр, я действительно не знал. Больше не буду задавать вам вопросы. Чтобы не получать на них ответы.
Кольт кивнул.
— Зато я, пожалуй, задам тебе вопрос. Ты умный паренек из хорошей семьи, так зачем же ты якшаешься с людьми из Синдиката и НТА? Чего ты хочешь? Личной выгоды? Мести? Или ты и впрямь веришь в эту революционную химеру?