— Что у вас произошло, Даймс? Переворот?
— Я бы воздержался от громких словес и назвал это небольшим изменением нашего политического уклада, — ответил Даймс невозмутимо.
— Как так?
— Не желая донимать вас незначительными подробностями, просто сообщу, что теперь в Коммуне главный — я. И, конечно, Дух.
— А как же Совет Коммуны? — спросил министр внутренних дел.
— Был Совет, да сплыл, — ответил Даймс и засмеялся, очевидно, наслаждаясь собственным остроумием. — Нет причин для беспокойства, уверяю. Переворот, используя вашу терминологию, произошел практически бескровно. На Слиянии Дух объявил моему народу, что отныне я, и только я являюсь глашатаем и проводником его священной воли.
— Неужели ваши люди безропотно проглотили это?
— В основном. Недовольных нашлось немного, и мы быстро заткнули им глотки.
— Каким образом?
Даймс с красноречивой ухмылкой провел ребром ладони по горлу.
— И вы спокойно говорите нам обо всем этом?
Даймс засмеялся.
— Я беседую с вами исключительно из вежливости. Вы меня не достанете, губернатор.
— Зато вас здорово достанут наши ракетные установки.
Даймс равнодушно пожал плечами.
— Попробуйте. Хотя на вашем месте я бы воздержался от поспешных и необдуманных решений. Вам будет нелегко объяснить, почему вы решили развернуть военные действия против мирных жителей, среди которых — беззащитные женщины и дети. Вдобавок, это вас ни к чему не приведет. Дух поведал мне, что ментальный барьер без особого труда способен выдержать прямое попадание многотонной плазменной боеголовки.
Наступила гробовая тишина.
— Полагаю, нет причин для паники, господин губернатор, — прошептал, наконец, министр внутренних дел, — нам нужно тщательно, осторожно и всесторонне изучить вопрос. Я уверен, Даймс блефует. Главное, постараться наладить контакт с луддитами, настроенными более…
— Вы что, ничего так и поняли? — перебил его губернатор. — Мало того, что мы не можем войти туда, они не могут выйти оттуда. Люди из Коммуны заперты насмерть в этом пузыре… чем бы он ни был. Наладить контакт? Подавляющее большинство этих людей элементарно не понимают нашего языка. Да и мозги у них вконец промыты наркотиками. Вспомните хотя бы случай, о котором трубили в прошлом году местные газеты…
— Вы про ту шлюху, губернатор? — холодно осведомился Даймс из-под непроницаемого полога ментального барьера.
— Та женщина была беременна, ты, выродок. Ей пришлось идти десять миль, босиком, в стужу, чтобы добраться до ближайшей деревни. Женщина была беременна, больна и истекала кровью, потому что, прежде чем выгнать ее на мороз из вашего клоповника, вы забросали ее камнями! Ее не успели довезти до госпиталя, она погибла, и ребенок тоже!
Даймс с кривой усмешкой перевел слова губернатора луддитам, те вновь разозлились, закричали и стали показывать неприличные жесты. Губернатор и без дополнительных объяснений понял, что та женщина вела неподобающе фривольный по меркам Коммуны образ жизни, прижила ребенка невесть от кого, оттого и была изгнана с вящего одобрения Духа, а камнями ее забросали, чтобы другие не вздумали брать с нее пример.
Будучи почтенным отцом семейства, губернатор не одобрял блуда и разврата, и все же только дикие звери могли столь жестко обойтись с беременной женщиной. Чем провинилось нерожденное дитя? И сколько таких случаев, правда о которых не выплыла наружу, произошло в Коммуне за минувшие годы?
А Дух, о коем постоянно, бесхитростно и охотно твердили луддиты. Чем Дух был на самом деле? Неужели остаточной радиацией? Или обретшим плоть и силу коллективным бессознательным тысяч людей, сотнями лет обитающих в замкнутом на самое себя, тесном и своеобразном мирке Коммуны? Тотемным животным? Наркотической галлюцинацией? Но что за галлюцинация могла сотворить этот чудовищный барьер?
А Даймс, если уж на что пошло? Возникнув из ниоткуда двадцать лет тому назад, он буквально зачаровал луддитов. Губернатор уже не раз, и не два пытался навести по своим каналам справки об этом человеке, но безрезультатно. Единственным, что выяснилось в результате кропотливых поисков, был факт, что человек, подходящий под описание Даймса, некогда служил в Отделе Благонадежности. Больше ничего конкретного. Допустим, и так, но что это означало? Что Отдел использует Коммуну в качестве плацдарма для своих таинственных экспериментов?
Пока губернатор мысленно задавался неприятными и безответными вопросами, Даймс спешился и вплотную приблизился к ментальному барьеру. Та могущественная, нечеловеческая сила, что уничтожала и обжигала, обласкала его, будто материнские руки. Даймс легко и бестрепетно коснулся радужной пленки, по его лицу, одежде и волосам запрыгали и заметались синие огоньки, не причиняя ему никакого вреда.
— Господин губернатор, — проговорил Даймс мягко и напевно, — прошу вас, давайте уладим наше небольшое недоразумение мирным путем. Отведите войска. И оставьте нас в покое. Зла мы вам не желаем. Вреда не причиним. Мы понимаем, вы не враги, вы — жертвы.
— Ишь ты, — процедил Харт сквозь зубы, — жертвы.
— Именно, — вздохнул Даймс с приторным сожалением, — жертвы. Несчастные жертвы пропаганды, обмана и косности… и того, что вы называете наукой. И прогрессом. И вашей цивилизации, построенной сплошь на лжи, насилии, алчности, беспрестанном угнетении и уничтожении себе подобных…
— Вас самого-то не мутит от вашей насквозь фальшивой, слюнявой демагогии? — резко спросил губернатор, давя желание наброситься на Даймса и свернуть тому шею. Сама по себе идея была превосходна, жаль, коснувшись барьера, губернатор бы мигом поджарился не хуже отменного бифштекса.
— Поверьте, это не просто слова. Конец близок. Тот, кого мы ждем, уже здесь.
— Кто?
Темные глаза Даймса вспыхнули сине-белым, как огни святого Эльма.
— Великий Освободитель. И, когда он восстанет из пепла небытия, мы будем здесь. Мы будем ждать. Чтобы служить ему.
— Что? Какой еще освободитель? Вы, никак, пророком себя возомнили, Даймс?
— Подождите. Ждать осталось недолго. Вы увидите это своими глазами, господин губернатор. Во всяком случае, одним своим глазом — уж точно. Счастливо оставаться. И удачи. Удача вам очень понадобится.
3
Виктория крепко и сладко спала, но в сон нахально вторгся большой плюшевый медведь. Обслюнявил ей лицо, облизал ухо, развязно ущипнул за грудь.
— Просыпайся, птенчик.
— Ой, отстань.
— Пора вставать, сиять и щебетать нам песенки. Я принес кофе.
Не открывая глаз, Виктория пошарила рядом, нашарила крепкое, жаркое, мужское тело, обняла, прильнула к нему и пригрелась.
— Цыпленочек…
— Отстань, я сказала. Я сплю.