Норман занимался княгиней – она по большей части проводила время именно с ним. Выспрашивала его, как устроена жизнь в других землях, сопоставляла, видимо, со своими воспоминаниями о жизни при дворе отца, иногда соглашалась, иногда удивлялась. С особенным удовольствием слушала рассказы про родственные связи русских князей и о том, у кого сколько было детей. Ей только нельзя было говорить про умерших во младенчестве или раннем детстве, тогда она начинала плакать и ее приходилось битый час коллективно успокаивать.
Олег, сидя поодаль, прислушивался к их беседам, время от времени подбрасывал полезные с точки зрения эксперимента темы, например:
– Норм, ты про Петра и Февронью расскажи.
– Ага, – кивал тот и начинал рассказ в обычной своей манере, привязывая его к известным княгине персонажам: – В тот год, когда князь Роман Мстиславич [99] , дед твой, Анна Данииловна, ходил в ляхи да и погиб там, в Муроме вокняжился Давыд Юрьевич [100] . Его отец, кстати, врагом князей из твоего рода был, Андрею Боголюбскому [101] помогал постоянно, но сейчас речь не об этом…
Потом следовала придуманная по заказу митрополита Макария [102] в XVI веке сказка про православных святых Петра и Февронью, чьим прообразом были князь Давыд и его супруга Евфросиния. История про князя, болевшего проказой, которого вылечила девушка из простонародья, дочь бортника-древолаза. Про то, как он разменял власть на женитьбу на ней. Про то, как супруги всю жизнь жили счастливо, умерли в один день и даже после смерти не захотели быть порознь – наутро оказались в одном гробу.
Княгиня, кстати, сильно нахмурилась, когда Норман, пересказывая эту историю, упомянул, что, вылечившись в первый раз, князь отказался выполнить обещание в благодарность жениться на Февронье. А когда он дошел в рассказе до того момента, что после этого болезнь вернулась к Давыду, она погрозила кому-то невидимому пальцем: нечего, мол, девушек обманывать, поделом. Ближе к концу рассказа захлопала в ладоши: очень понравилось ей, что князь не согласился с требованиями муромских бояр, желавших, чтобы он «отпустил» жену-простолюдинку и уплыл с ней из города, оставив на время престол вакантным.
– Вот, Фил, видишь, – Олег сразу же пошел делиться достигнутыми результатами с Феликсом, стоявшим у руля на корме ладьи. – Я прав совершенно. Женская солидарность пересилила классовую.
– Ты – маньяк, – откликнулся тот. – Отдыхал бы, раз возможность есть. Вон как тебе битва тяжело далась. Нет, понадобился тебе этот твой эксперимент. А ты знаешь, кстати, что Саша придумал ее «княгиней Аней» называть? И ей понравилось.
Олег не поверил, и как только Шурик вылез из-под носовой платформы, где он спал после ночной вахты, его вызвали на допрос на корму. Выяснилось, что во время последней остановки, когда Олег и Норман отправились на охоту, а Феликс патрулировал окрестности, он объяснял княгине разницу между полным именем и ласкательным его сокращением. Варианты «Олежа», «Филя», «Норми» и «Саша» ей не понравились, а вот «Аня» и «Слава» – понравились очень.
Олег все равно сомневался, и тогда Феликс отправил Шурика, чтобы тот представил доказательства. Княгиня, накануне узнавшая, что такое родословное древо, теперь рисовала на листе пергамена многочисленных драконов. Под руководством Нормана, конечно. Драконы держали друг друга зубами за хвосты, показывая, как выглядит происхождение ее отца Даниила Романовича от князя Рюрика [103] и создателя Священной Римской империи Оттона Великого [104] .
– Княгиня Аня, – раздался из-за паруса голос Шурика, – боярин волынский собирается сегодня на берегу заночевать. Позволения… Повеления твоего просит.
– Как он тебя, Олег! – Феликс тихо хихикнул. – Ты, оказывается, собираешься на берегу заночевать? Один? Или нас с собой возьмешь?
А княгиня, по-видимому, была донельзя удивлена. Но не тем, что ее назвали Аней.
– Моего повеления? Зачем?
– Да, княгиня Аня, – повторил Шурик, чтобы у Олега не было повода подумать, будто Анна Данииловна не расслышала, как он ее назвал. – Не знаю, княгиня Аня.
Та немного помолчала, а потом нарочито громко произнесла.