– Надо прекратить! – заявил Игорь Саввич безапелляционно.– А то и до смертоубийства дойдет!
«Неужели пронюхали о Крепленом? – мелькнуло в мозгу Корвета.– Да какое дело органам до покойника-зэка?»
– По-Божьи было бы – помириться! – смягчаясь от выразившегося на лице рыжего смущения, сказал отец Егорий.
«При чем тут Бог?» – подумал Корвет, но ответил осторожно:
– Можно и помириться.
– Вот и помиритесь! – еще более дружелюбно произнес отец Егорий.– Ласковину и без вас дел хватит. Настоящих дел!
«Вот так,– подумал Корвет.– Вроде ничего и не сказал, а всё сказано. Дело Спортсмена закрыто, потому что у Спортсмена есть другие „дела“. Гришавину придется это съесть,– подумал Корвет.– Ну вот сейчас он „ксиву“ достанет и представится по-настоящему…»
Но гость за корочками не полез. Глядел спокойно и уверенно. Снисходительно даже. Всезнающий такой взгляд… От такого взгляда Корвет сразу вспомнил о пятидесяти граммах «герыча» в сейфе, о незарегистрированных «стволах» в соседней комнате… Если вдуматься, Корвет должен быть благодарен, что вместо полусотни «альфовцев» явился этот бородатый.
Корвет улыбнулся, желая показать свое расположение:
– Передайте вашему со… человеку, что у нас претензий нет, раз такое дело. Не всегда ведь знаешь, кто есть кто.
– Думаю, у него тоже к вам нет претензий,– уравнял отец Егорий.– Прощайте!
«Борзой, ну борзой! – не без восхищения подумал Корвет.– У него нет претензий! Надо же! Ладно, ГБ – это не по моему уровню. Доложу Берестову, пусть они там наверху решают, делать органам предъяву или нет».
Не поленившись, он проводил отца Егория до машины, поглядел «живьем» на его шофера, от которого за версту разило «компетентными органами», и решил, что беседа прошла удовлетворительно. Что ж, «комитетские» – тоже люди. Тоже «крышуют», тоже стрелки забивают. Бабки всем нужны, а от «войны» – одни убытки.
– Он сам так и сказал? – переспросил Ласковин, у которого в голове не укладывалось, как мог Крепленый от него отступиться.– Он сам сказал, что у них нет ко мне претензий?
– Слово в слово! – подтвердил отец Егорий.– Выкинь их из головы!
Вот это было трудно. Или какой-то подвох? Как с Гудимовым? Возможность договориться с «тобольцами» с позиции «Не будем ссориться!» была так же нереальна, как ловля устриц в Маркизовой луже.
– Как он выглядел? – спросил Андрей.– Тощий такой, седоватый, страшненький?
– Ты о ком? – удивился Игорь Саввич.—
О главаре их? Ничего общего!
Бумажный домик рассыпался. Как он и думал, это был пустой разговор. Отвлекающий. И теперь его выследили! Надо уходить. Немедленно!
– …совершенно другой человек,– продолжал между тем отец Егорий.– Крепкий, с меня ростом, рыжий как огонь. Приметная личность. Говорит, кстати, нормально, не как урка.
«Корвет? – вспыхнуло в мозгу Ласковина.– Почему Корвет?»
И вдруг все улеглось на свои места. Всплыла одна фраза, пойманная сквозь туман забытья там, на Разъезжей, когда перетаскивали его из микроавтобуса в машину Крепленого:
– …Гришавину,– уловил он тогда.– Отвезти к Гришавину…
И сказал это рыжий. А вот Крепленый решил по-своему и к главному Ласковина не повез, а повез в гараж – жилы тянуть. Это самовольство, а Гришавин не был бы лидером, если бы спускал такое.
И не спустил. Вот поэтому и правит теперь на Мастерской мастер рукопашного боя Корвет. Каламбур, однако!
Ласковин почувствовал облегчение. Возможность «подставы» сохранялась, но маловероятная. Рыжий «кровной» ненависти к нему не испытывает: ведь это он дважды побил Ласковина. Остаются, правда, деньги: Андрей опустил их на гигантскую сумму. Да один сожженный «мерс» штук на сто тянет… Странно! Но возможно. Рыжий может снять с Ласковина долг. Психологически на это способен.
Андрей уговаривал себя, потому что ему очень не хотелось уходить из этого дома.
Ласковин посмотрел на третьего человека, присутствовавшего в комнате, Степаныча.
Смушко в разговор не вмешивался. Читал себе газетку, хрустел соленой соломкой. Этакий добродушный «колобок». «Папаша». Элемент уюта. Нет, Ласковин не был настолько наивен, чтобы купиться на эту маску и посчитать Смушко частью интерьера.
Андрей снова повернулся к отцу Егорию и обнаружил, что тот пристально его разглядывает.
– Какой-то ты бледный,– сказал Игорь Саввич.– Он ужинал, Степаныч?
– Покушал,– отозвался Смушко, не отрывая глаз от газетного листа.– Винегрету поел, грудинки тушеной. Алевтина нас грудинкой побаловала.– Тут он поднял глаза на отца Егория: – А тебя рыбка ждет, батюшка, в сухариках обжаренная, как ты любишь! – И бросил в рот очередную соломку.
– Ну вот и хорошо,– кивнул отец Егорий.– Отправляйся-ка ты спать, Андрей!
– Спать? – удивился Ласковин.– Отец Егорий, да еще десяти нет. И что я – ребенок?
– Ты – хуже,– сказал Игорь Саввич.– Ты – больной! Доктор сказал: спать не меньше восьми часов!
– Я не усну,– улыбнулся Ласковин. Впору было прийти в умиление от подобной заботы.
– Снотворное прими,– подсказал Степаныч.
– Верно,– кивнул отец Егорий.– Староста! Доктор его с завтрашнего дня на санаторную программу оформил, оплатишь по счету. Счет ему завтра дадут.
Ласковин открыл рот… и закрыл. По справедливости его жизнь принадлежала теперь Игорю Саввичу.
– Здоровье твое восстановим,– продолжал тот.– Душу укрепим и потрудимся с Богом! Спокойной ночи, Андрюша!
– Спокойной ночи,– эхом отозвался Степаныч.
– Спокойной ночи! – ответил Ласковин и отправился наверх. Заснул без всякого снотворного, надо сказать.
Примерно через полчаса после ухода Андрея Смушко отложил газету и посмотрел на своего духовного отца. Отец Егорий по вечернему обыкновению читал Писание. Лицо при этом держал строгое, сосредоточенное и сидел прямо, словно бы подтянувшись.
– Батюшка,– произнес Смушко.– Извини, отрываю тебя, хочу спросить…
– Да? – благожелательно откликнулся отец Егорий.
– Зачем тебе этот парень?
– Нужен,– голос Игоря Саввича стал строг.– Всякая душа человеческая нам надобна!
– Я спросил,– терпеливо и мягко проговорил Смушко,– не для чего нам эта душа, а для чего тебе этот парень? Только не сердись! – поспешно добавил он, увидя, как встопорщились брови отца Егория.– Вижу ведь: место особое при себе ты ему назначил.
– Глазастый,– буркнул Игорь Саввич.– Ревнуешь, староста?
– Бог с тобой, батюшка! – воскликнул Смушко.– Какая тут ревность? Беспокойство одно… Но немалое беспокойство!
– Выкладывай!
– Он опасен! – заявил Смушко.– И дело с ним иметь нелегко будет.