— С нами останется пехота Гурана, — сказал Сульмар. — И семаки. Им не нужно стоять с нами грудь в грудь, чтобы причинить вред. Истощение нас погубит быстрее.
Широкий рот Бальта сжался в тонкую линию.
— Колтейн объявил, что завтра будет день отдыха. Скот забьют, вражеских коней разделают и приготовят. Оружие и доспехи — починят.
Дукер поднял голову.
— Мы по-прежнему направляемся в Убарид?
Никто не ответил.
Историк рассматривал военачальников. Никакой надежды в их лицах он не увидел.
— Город пал.
— Так сказал титтанский вождь, — сказал Сон. — Он ничего не терял, когда сообщил нам это, — всё равно умирал. Бездна говорит, что он сказал правду. Малазанский флот бежал из Убарида. Теперь десятки тысяч беженцев гонят на северо-восток.
— Новая порция крикливых аристократов сядет на шею Колтейну, — с кривой ухмылкой бросил Ченнед.
— Но это невозможно, — сказал Дукер. — Если нельзя идти в Убарид, то какой же город открыт для нас?
— Только один, — сказал Бальт. — Арэн.
Дукер выпрямился.
— Безумие! Две сотни лиг!
— И ещё тридцать, если быть точным, — сказал Сон и осклабился.
— Пормкваль контратакует? Выйдет на север, чтобы встретить нас на полпути? Он вообще знает, что мы живы?
Бальт не сводил глаз с Дукера.
— Знает ли? Думаю, да, историк. Выйдет ли из Арэна? Контратакует? — Старый воин пожал плечами.
— Я по дороге сюда видел отряд инженеров, — сказал Сон. — Они все как один рыдали.
Ченнед спросил:
— Почему? Их невидимый командир лежит на дне Секалы с полной глоткой ила?
Сон покачал головой.
— У них закончилась «ругань». Осталась только пара ящиков шрапнели да «горелок». Можно подумать, у них всех только что матери дружно на тот свет отправились.
Наконец заговорил Колтейн:
— Они молодцы.
Бальт кивнул.
— Да. Хотел бы я там быть и видеть, как дорога взлетела на воздух.
— Мы там были, — сказал Дукер. — Победа лучше на вкус, если её не портят жуткие воспоминания, Бальт. Наслаждайся ею.
Дукер проснулся в своём шатре от того, что его плеча коснулась маленькая мягкая ладонь. Он открыл глаза в темноте.
— Историк, — произнёс голос.
— Бездна? Который час? Сколько я спал?
— Около двух, — ответила она. — Колтейн приказывает тебе идти со мной. Немедленно.
Дукер сел. Он слишком устал вечером, так что просто бросил свой спальный мешок на землю. Одеяло было мокрым от пота и росы. Историк задрожал от холода.
— Что случилось? — спросил он.
— Ничего. Пока что. Ты должен видеть. Быстрей, историк. У нас мало времени.
Он вышел наружу, лагерь тихо постанывал в самый тёмный час перед зарёй. Тысячи голосов сливались в один жуткий, леденящий звук. Раны тревожат измученный сон, тихие крики тех, кому уже не поможет искусство лекарей и костоправов, мычание скота, перестук конских копыт подчёркивают этот хор неумолчным, глухим боем. Где-то на равнине к северу раздаётся далёкий вой: матери и жёны оплакивают мертвецов.
Следуя за юркой, укрытой шерстяным плащом фигуркой Бездны, историк погрузился в печальные мысли. Мёртвые ушли во Врата Худа. Живым осталась только боль потери. Как императорский историк Дукер видел много народов, но ни у одного из них не было обрядов горя. Какими бы ни были наши личные боги, один Худ примет нас всех, единый в тысяче обличий. Когда дыханье его Врат касается нас, мы все кричим, чтобы отогнать эту вечную тишину. Сегодня мы слышим семаков. И титтанцев. Без лишних обрядов. Кому нужны храмы и жрецы, чтобы направлять излияния горя и отчаянья — когда всё свято?
— Бездна, почему виканцы не скорбят сегодня?
Она полуобернулась, не сбавляя шаг.
— Колтейн запретил.
— Почему?
— Об этом спроси его. Мы не оплакивали потери с самого начала пути.
Дукер долго молчал, затем сказал:
— И что ты сама и другие в трёх кланах чувствуете по этому поводу, Бездна?
— Колтейн приказывает. Мы повинуемся.
Они подошли к границе лагеря виканцев. За последними шатрами протянулась мёртвая полоса шириной, наверное, в двадцать шагов, за ней возвышались наспех сооружённые плетни, из которых на уровне конской груди торчал частокол заострённых бамбуковых жердей. Всадники клана Куницы постоянно патрулировали укрепления, не сводя глаз с тёмной равнины.
На мёртвой полосе виднелись две фигуры — одна высокая, другая низкая, обе худые, точно призраки. Бездна подвела к ним Дукера. Сормо. Нихил.
— Неужели только вы остались? — спросил историк, обращаясь к высокому колдуну. — Ты же говорил Колтейну, что потерял лишь двоих.
Сормо И’нат кивнул.
— Остальные дали отдых своей юной плоти. Дюжина лошадниц ухаживает за конями и несколько целителей помогают раненым солдатам. Мы трое — самые сильные, поэтому мы здесь. — Колдун шагнул вперёд. В нём чувствовалось лихорадочное возбуждение, в голосе звучала просьба о чём-то, чего историк дать не мог. — Дукер, чьи глаза отыскали мои сквозь марево призрака Вихря в шатре торговцев, услышь мои слова. Ты услышишь страх — всякий его перезвон. Ты сам не чужд песни этого тёмного хора. Знай, что сегодня ночью меня терзают сомнения.
— Колдун, — тихо проговорил Дукер, когда Бездна шагнула вперёд, чтобы встать по правую руку от Сормо, и развернулась, так что все трое теперь смотрели на историка, — что здесь происходит?
В ответ Сормо И’нат поднял руки.
Всё вокруг вдруг изменилось. Дукер увидел морены и каменистые осыпи за спинами трёх колдунов, тёмное небо словно пульсировало чернотой над головами. Земля под мокасинами Дукера была влажной и холодной. Он посмотрел вниз и увидел тонкую корочку льда, которой схватились лужи мутной воды. Безумные узоры на льду отблёскивали мириадом цветов, отражением невидимого источника света.
Дыхание холодного ветра заставило его обернуться. Из глотки сам собой вырвался гортанный крик удивления. Объятый ужасом историк отступил на шаг. Изъеденный, залитый кровью лёд складывался перед ним в неровный утёс, зазубренные, перекошенные блоки у его подножия лежали меньше чем в десяти шагах. Стена утёса уходила выше и выше — пока не терялась в тумане.
Во льду виднелись тела, человеческие фигуры, перекрученные, лишённые плоти. Органы и кишки были свалены у основания утёса, словно на гигантской бойне. Медленно тающие куски пропитанного кровью снега породили озерцо, из которого торчали части тел, словно липкие островки.
Обрывки плоти уже начали разлагаться, превращаться в бесформенные студенистые холмики, сквозь которые можно было рассмотреть кости.