— Дело ещё не кончено, — произнёс воин.
Тоблакай оскалился, его пальцы вошли в разрез на брюхе ящерицы и вынырнули с комком липких внутренностей.
— Это самка. Говорят, икра помогает от лихорадки, верно?
— Я не брежу.
Великан промолчал, но Леоман заметил, как напряглись его плечи. Тоблакай принял решение.
— Забирай то, что осталось от твоей добычи, — сказал воин. — Тебе она понадобится больше, чем мне.
— Ты шутишь, Леоман. Ты себя не видишь со стороны, как вижу я. Одни кожа да кости. Ты собственные мускулы пожрал. Когда смотрю на тебя, вижу под кожей череп.
— Тем не менее я в здравом уме.
Тоблакай хмыкнул.
— Здоровый человек этого бы не сказал так уверенно. Не в этом ли тайное откровение Рараку? «Безумие — это лишь состояние сознания».
— «Речи шута» — подходящее название, — еле слышно пробормотал Леоман. Горячий неподвижный воздух наливался напряжением. Воин почувствовал, как его сердце забилось чаще, сильнее.
Тоблакай выпрямился, его огромные руки были измазаны кровью.
Оба медленно повернулись к древним каменным воротам. Чёрные волосы, выбившиеся из-под савана, вздрогнули, кончики затрепетали. Висевшая в воздухе пыль начала вихриться за столбами. В воронке поблёскивали искры, словно самоцветы на охряном плаще.
— Что? — спросил тоблакай.
Леоман взглянул на Святую книгу. Кожаный переплёт блестел, будто покрылся потом. Воин сделал шаг к воротам.
Из песчаной мглы появились две фигуры. Они шли бок о бок, обнявшись, спотыкаясь, но прямо к столбам — и трупу, лежавшему между ними.
«Клинки в руках и в мудрости безрукой…»
Старик. И молодая женщина. Сердце бешено заколотилось в груди Леомана, когда воин внимательнее присмотрелся к ней. Так похожи. Тёмная угроза льётся из неё. Боль, а из боли — ярость.
Позади послышался глухой удар и треск камня. Леоман обернулся и увидел, что тоблакай упал на колени, склонив голову перед приближавшимися призраками.
Женщина подняла голову, увидела сперва завёрнутый в саван труп Ша’ик, затем — Леомана и коленопреклонённого великана. Она остановилась, почти над самым телом, чёрные волосы парили, будто под силой статического заряда.
Младше. Но огонь внутри… прежний. О, моя вера…
Леоман опустился на одно колено.
— Ты возродилась, — сказал он.
В тихом смехе женщины прозвучал триумф.
— О да, — сказала она.
Женщина перехватила старика — голова его безвольно обвисла, одежда превратилась в лохмотья.
— Помогите мне с ним, — приказала она. — Только осторожно с его руками…
Колтейн катится медленно
по горящей земле.
Ветер воет в костях
одержимых ненавистью солдат.
Колтейн ведёт цепь собак,
норовящих укусить его за руку.
Колтейнов кулак кровит дорогу домой
вдоль рек, где песок пропитался красным.
Весь отряд воет в его костях
с обидой и злорадством.
Колтейн ведёт цепь собак,
норовящих укусить его за руку.
Колтейн. Походная песня «Костоловов»
Бог, идущий по смертной земле, оставляет кровавый след.
Тэни Бьюл. Речи шута
— Собачья цепь, — проворчал моряк голосом тёмным и тяжёлым, как воздух в трюме. — Такого проклятья злейшему врагу не пожелаешь. Сколько там, тридцать тысяч голодных беженцев? Сорок? И потом побитые аристократы среди них. Скоро в Колтейновых часах песочек закончится, помяни моё слово.
Калам пожал плечами в полумраке, продолжая ощупывать руками влажные доски. Назовёшь корабль «Затычкой», и течь начинается ещё до того, как поднимаешь якорь.
— Пока что он держится, — пробормотал убийца.
Моряк отвлёкся от сортировки груза.
— Ты только глянь, а? Три пятых трюма забили, а воду с припасами ещё даже не начали грузить. Корболо Дом подобрал Релоя и его армию — вместе сколько это выходит? Пятьдесят тысяч мечей всего? Шестьдесят? Предатель хорошо ухватится за эту цепь у Ватара. А ещё добавь все племена, что зашевелились на юге, и да хранит нас Беру, этому виканскому псу конец. — Моряк закряхтел, поднимая ещё один парусиновый тюк. — Тяжёлый, будто золото… и это не пустые слухи, я тебе скажу. Этот пузырь ворвани, который себя называет Первым Кулаком, держит нос по ветру — смотри, повсюду его печать. Гнусный червяк собрался сбежать с награбленным. Зачем ещё имперскому казначею подниматься к нам на борт? Да ещё и с двадцатью морпехами…
— Может, ты и прав, — рассеянно проговорил убийца. Сухой доски он пока так и не нашёл.
— Ты-то, выходит, конопатчик, да? Зазноба у тебя тут, в Арэне? Небось сам бы удавился, чтоб с нами уйти в море? Да только нам и так не протолкнуться — сам казначей да ещё двое надушенных господ.
— Надушенных господ?
— Ага, видел уж одного — на борт поднялся минут десять назад. Гладкий, что крысиная какашка, весь блистает да благоухает, но сколько цветочным нектаром ни брызгай, а заднепроходца за лигу видно, если понимаешь, о чём я.
Калам ухмыльнулся в темноте. Не совсем, старый ты шлюп, но догадываюсь.
— А что второй? — поинтересовался убийца.
— Да тоже небось, только его я ещё не видел. Поднялся на борт с капитаном, говорят. Семигородских кровей, не поверишь. Это ещё было до того, как нас капитан вытащил из портовой кутузки — да и не за что нас там было держать, учти, — Худов дух, вот насядет на тебя взвод солдат и давай придираться, так ты бы тоже, верно, кулаком их погладил, а? Мы и на десять шагов от трапа не отошли — вот тебе и увольнение!
— Последний порт захода?
— Фалар. Бабы здоровее, рыжие да мускулистые — всё, как мне нравится. Эх, было времечко!
— Груз?
— Оружие довозили, чтоб успеть до флота Тавор. По волнам скакали, словно хрюшка, скажу тебе — и точно так же доскачем до самой Унты. Выпятишь чуток брюшко, и твой хозяин ручки-ножки замочит, а? Зато деньги хорошие, я так думаю.
Калам разогнулся.
— Для полного ремонта времени не хватит, — проговорил он.
— Никогда же его нет, но — благослови тебя Беру — делай, что можешь.
Убийца откашлялся.
— Уж прости, но ты ошибся. Я не из людей конопатчика.
Моряк застыл над одним из тюков.