Женщина покачала головой. Глазок поморщился и сказал:
— В этом у неё опыта нет, Кулак. Я-то у неё никогда совета не просил.
— Как я вижу, ты ни у кого совета не просил, когда был капитаном.
— Так точно, это факт.
— И ни на один сбор командования не пришёл.
— Так точно.
— И почему же?
Глазок пожал плечами. Капитан Промашка сказала:
— «Высыпаться надо». Он так всегда говорил, Кулак.
— Худ свидетель, это точно, — пробормотал Бальт.
Колтейн приподнял бровь.
— А он спал, капитан? Во время собраний?
— Ещё как, Кулак. Он на ходу спит — никогда такого не видела раньше. Храпит, Кулак, ногами перебирает, с мешком камней за спиной…
— Камней?
— На случай, если меч сломается, Кулак. Он их швыряет так метко, что никогда не промахивается.
— Вот и нет, — прорычал Глазок. — Эта тараканья собачка…
Бальт поперхнулся, затем сочувственно сплюнул.
Колтейн сцепил руки за спиной, и Дукер увидел, что костяшки у него побелели.
— Историк!
— Здесь, Кулак.
— Ты это запишешь?
— О да. Каждое благословенное слово.
— Отлично. Инженеры, свободны.
Сапёры разбрелись, тихо переговариваясь между собой. Один из солдат похлопал Глазка по плечу и заработал уничтожающий взгляд в ответ.
Колтейн посмотрел им вслед, затем подошёл к Дукеру. Бальт и Сон от него не отставали.
— Нижние духи! — прошипел Бальт.
Дукер улыбнулся.
— Твои солдаты, командор.
— Да-а, — протянулся он с внезапной гордостью. — Это да.
— Я просто не знал, что делать, — признался Колтейн.
Сон хмыкнул.
— Ты отлично всё разыграл, Кулак. Великолепно! Наверняка история уже пошла из уст в уста, чтобы стать легендой. Если ты им и раньше нравился, теперь они тебя полюбили, Кулак.
Виканец продолжал недоумевать.
— Но почему? Я ведь только что разжаловал солдата за непревзойдённую отвагу!
— Вернул его в строй, проще говоря. И тем самым повысил их всех, понимаешь?
— Но ведь Глазок…
— Никогда в жизни так не веселился, бьюсь об заклад. Это видно — чем они мрачней, тем лучше. Худ свидетель, я не могу объяснить — только сапёры понимают, как думают сапёры, да и то не всегда.
— Теперь у тебя есть капитан по имени Промашка, племянник, — сказал Бальт. — Думаю, на следующий сбор она явится с иголочки?
— Худа с два, — возразил Сон. — Она уже небось вещи свои пакует.
Колтейн покачал головой.
— Они победили, — сказал он с нескрываемым удивлением. — Я побеждён.
Дукер смотрел, как все трое пошли прочь, продолжая обсуждать произошедшее. И всё-таки не ложь. Слёзы и улыбки, вещи такие крошечные, такие абсурдные… единственный возможный ответ… Историк встряхнулся, осмотрелся и нашёл Листа.
— Капрал, ты мне, кажется, хотел что-то показать…
— Так точно. Впереди. Недалеко, как мне кажется.
До развалин башни они добрались прежде, чем дошли до передовых сторожевых отрядов. Взвод виканцев уже расположился среди камней, оставив охранять разложенное снаряжение однорукого юношу.
Лист положил ладонь на ближайший из массивных камней.
— Яггуты, — проговорил он. — Они ведь жили порознь. Ни деревень, ни городов, только одиночные жилища далеко друг от друга. Вроде этого.
— Очень ценили уединение, я так понимаю.
— Они друг друга боялись не меньше, чем т’лан имассов, сэр.
Дукер покосился на молодого виканца. Юноша спал. Все мы в последнее время много спим. Просто выключаемся.
— Сколько? — спросил он капрала.
— Не уверен. Сто, двести, может, даже триста.
— Не лет?
— Да. Тысячелетий.
— Значит, здесь жили яггуты.
— Это первая башня. Отсюда их выбили, затем снова, и снова. Последняя башня — последний рубеж — в самом сердце равнины за лесом.
— Выбили, — повторил историк.
Лист кивнул.
— Каждая осада длилась столетия, т’лан имассы несли ужасающие потери. Яггуты не были кочевниками. Когда они выбирали место… — Он вдруг замолчал. Пожал плечами.
— И это была типичная война, капрал?
Юноша заколебался, затем покачал головой.
— Странная связь, редкостная среди яггутов. Когда мать оказалась в опасности, вернулись дети, вступили в бой. Затем отец. Ситуация… обострилась.
Дукер кивнул, огляделся по сторонам.
— Наверное, она была… особенной.
Губы Листа плотно сжались, он побледнел. Стянул с головы шлем, провёл ладонью по мокрым от пота волосам.
— Да, — наконец прошептал капрал.
— Она твой проводник?
— Нет. Её муж.
Что-то заставило историка обернуться, словно едва заметная дрожь в воздухе. На севере, между деревьями, над ними. Дукер никак не мог осознать, что́ видит: колонна, копьё из сияющего золота, вздымается всё выше… и выше.
— Худов дух! — пробормотал Лист. — Что это?
Одно слово прогремело в сознании Дукера, затопило его, смыло все прочие мысли, он чувствовал совершенную уверенность в этом, единственном, слове, которое было ответом на вопрос Листа.
— Ша’ик.
Калам сидел в полутёмной каюте, погрузившись в звуки яростных волн и вой ветра. «Затычка» вздрагивала от каждого безжалостного удара бурного моря, стены вокруг убийцы качались в дюжину сторон одновременно.
Где-то позади быстроходный торговец боролся с тем же штормом, и его присутствие — объявленное вперёдсмотрящим всего за несколько минут до того, как небо заволокли странные, светящиеся тучи, не шло у Калама из головы. Тот же торговец, которого мы видели прежде. Простой ли ответ? Когда мы торчали в грязном порту, он спокойно покачивался у Имперского причала в Фаларе, никакой спешки с тем, чтобы пополнить припасы, когда объявлено увольнение на берег, о котором вообще стоит говорить.
Но это не объясняло множества других странностей, которые терзали убийцу — странностей, которые, каждая сама по себе, вносили нестройную нотку, но вместе порождали такую какофонию, что Калам начинал всерьёз тревожиться. Смутное течение времени, которое, быть может, рождалось от страстного желания быстрей добраться до цели, противоречило бесконечной череде дней и ночей, унылому однообразию плавания.