Солдаты Седьмой, на которых почти не осталось доспехов, стояли плотным строем вокруг остальных. Многие уже не могли поднять оружие, но всё равно стояли, хотя их резали на куски. Пощады не давали, упавших солдат забивали жестоко — срывали шлемы, ломали руки, которыми они пытались защититься от ударов, дробили черепа.
Камень под ладонями Дукера вдруг стал липким. Руки пронзили железные копья боли. Он не заметил.
Совершив мучительное усилие, историк отвернулся, чтобы схватить красными пальцами Пормкваля…
Командир гарнизона заступил ему дорогу, удержал.
Первый Кулак увидел Дукера и отшатнулся.
— Ты не понимаешь! — заверещал он. — Я не могу их спасти! Слишком много! Слишком много!
— Можешь, ублюдок! Вылазка до кургана — создать коридор, будь ты проклят!
— Нет! Нас раздавят! Я не должен!
Дукер услышал тихое рычание командора.
— Ты прав, историк. Но он не сделает этого. Первый Кулак не даст нам их спасти…
Дукер попытался вырваться, но тот его оттолкнул.
— Худа ради! — рявкнул командор. — Мы пытались… мы все пытались…
Маллик Рэл подошёл ближе и тихо проговорил:
— Сердце моё рыдает, историк. Первого Кулака не переубедить…
— Это убийство!
— За которое Корболо Дом заплатит дорогую цену.
Дукер развернулся, бросился снова к парапету.
Они умирали. Здесь, почти можно дотянуться — нет, солдат смог бы дотянуться. Боль сжала чёрный кулак в животе историка. Не могу на это смотреть.
Но должен.
Он увидел, что на ногах осталось ещё около сотни солдат, однако бой превратился в бойню — борьба шла только между повстанцами Корболо Дома за право нанести последний удар и воздеть над головой с победным криком жуткий трофей. Солдаты Седьмой падали и падали, защищая одной лишь плотью и кровью тех, кто провёл их через весь континент, чтобы умереть здесь, в тени высоких стен Арэна.
А на стенах стояла армия, десять тысяч солдат, которые беспомощно смотрели — смотрели на величайшее преступление, совершённое Первым Кулаком Малазанской империи.
Дукер не мог себе даже представить, как Колтейн сумел так далеко продвинуться. Он видел окончание битвы, которая, должно быть, длилась без перерыва несколько дней — битвы, которая позволила беженцам спастись, — вот почему туча пыли приближалась столь медленно.
Последние солдаты Седьмой исчезли под напором тел. Бальт стоял спина к спине со знаменосцем и сжимал в каждой руке по дхобрийскому тальвару. Толпа набросилась на него, пронзила короткими копьями, будто загнанного в угол медведя. И даже тогда Бальт ещё поднялся, отсёк взмахом тальвара ногу одному из врагов — тот завыл и отшатнулся. Но копья вошли глубоко, отбросили виканца, пригвоздили к земле. Взметнулись клинки — и опустились, чтобы зарубить его насмерть.
Знаменосец оставил штандарт стоять между телами соратников и прыгнул вперёд в отчаянной попытке добраться до своего командира. Тяжёлый клинок обезглавил его одним ударом, так что голова покатилась и остановилась рядом с кровавым месивом у подножия знамени. Так погиб капрал Лист, который столько раз умирал во время учений в Хиссаре.
Позиция Дурных Псов скрылась под сплошной массой тел, в следующий миг упал их штандарт. В воздух взметнулись окровавленные скальпы, орошая землю алым дождём.
Колтейн продолжал сражаться среди последних инженеров и морпехов. Сопротивление продлилось всего лишь несколько мгновений. Воины Корболо Дома убили последних защитников, а затем набросились на самого Колтейна, погребли его под волной кровожадного безумия.
Огромный, утыканный стрелами пёс метнулся туда, где исчез Колтейн, но затем копьё пронзило зверя насквозь, высоко подняло над землёй. Извиваясь, пёс сполз вниз по древку и ещё успел отнять жизнь у одного врага — разорвал глотку солдату с копьём.
Затем умер и он.
Штандарт Вороньего клана зашатался, накренился и скрылся под ногами врагов.
Дукер стоял неподвижно, не мог поверить в увиденное.
Колтейн.
Пронзительный вой поднялся за спиной у историка. Он медленно обернулся. Бездна по-прежнему обнимала Нихила, словно маленького ребёнка, но голова его запрокинулась, он смотрел в небо широко открытыми глазами.
Всех их накрыла тень.
Воро́ны.
И к Сормо, Старшему колдуну, на стену Унты явились одиннадцать ворон — одиннадцать, чтобы забрать душу великого человека, ибо ни одна птица не сумела бы удержать её всю. Одиннадцать.
Небо над Арэном почернело от ворон, море крыльев бушевало повсюду.
Вой Бездны становился всё громче и громче, словно её собственная душа с болью вырывалась из горла.
Дукер содрогнулся. Это ещё не всё — не конец… Он развернулся, увидел наскоро поднятый крест, увидел прибитого к нему живого человека.
— Они его не отпускают! — закричала Бездна. Она вдруг оказалась рядом с Дукером и тоже смотрела на курган. Она вцепилась себе в волосы, впилась ногтями в кожу, пока кровь не заструилась по лицу. Дукер схватил её за руки — такие тонкие, детские запястья — и прижал их к груди, прежде чем она дотянулась до глаз.
На помосте рядом с Корболо Домом стоял Камист Релой. Расцвело чародейство — смертоносная, дикая волна устремилась вперёд и врезалась в подлетавших ворон. Чёрные птицы закувыркались, повалились с неба…
— Нет! — завопила Бездна; извиваясь в руках Дукера, она попыталась вырваться, броситься со стены.
Туча ворон рассыпалась, собралась снова, снова попыталась подлететь.
Камист Релой уничтожил ещё несколько сотен птиц.
— Освободите его душу! От плоти! Освободите!
Рядом командир гарнизона повернулся и ледяным голосом приказал одному из своих адъютантов:
— Найди мне Прищура, капрал. Живо!
Адъютант не стал бежать вниз по лестнице: он просто подошёл к дальней стене, перегнулся через парапет и заорал:
— Прищур! А ну бегом сюда, чтоб тебя!
Ещё одна волна чародейства смахнула сотни ворон с неба. В тишине туча птиц снова собралась воедино.
Рёв на стенах Арэна стих. В воздухе дрожала тишина.
Бездна обмякла в руках историка, словно ребёнок. Дукер увидел, что Нихил свернулся клубком и неподвижно лежит на площадке около люка — лишился чувств или умер. Он обмочился, вокруг растекалась лужа.
На лестнице раздался топот сапог.
Адъютант сказал командору:
— Он помогал беженцам, сэр. Думаю, он вообще не знает, что происходит…
Дукер взглянул на одинокую фигуру на кресте. Та была ещё жива — ей не дадут умереть, не выпустят душу, Камист Релой отлично знает, что делает, прекрасно понимает весь ужас своего преступления, методично уничтожая сосуды, призванные вместить эту душу. Со всех сторон к кургану рвались солдаты, карабкались по склонам, как муравьи.