В фигуру на кресте полетели какие-то предметы, которые оставляли на теле кровавые полосы. Куски мяса, о боги, — куски мяса — останки погибших солдат его армии — от такой жестокости Дукер похолодел и содрогнулся.
— Сюда, Прищур! — прорычал командор.
Рядом с Дукером возник солдат — невысокий, коренастый, седой. Его глаза, спрятавшиеся среди морщин, впились в далёкую фигуру на кресте.
— Милость божья, — прошептал он.
— Ну что? — спросил командор.
— Тут же шагов пятьсот, Блистиг…
— Я знаю.
— Возможно, потребуется больше одного выстрела, командор.
— Так начинай, чтоб тебя!
Старый солдат в форме, которая, кажется, не стиралась и не чинилась лет десять, снял с плеча длинный лук. Подобрал тетиву, переступил через лук и выгнул его через бедро. Когда он набрасывал тетиву, руки его дрожали. Затем солдат выпрямился и изучил стрелы в колчане у бедра.
Ещё одно волна чародейства врезалась в тучу ворон.
Долгий миг спустя Прищур выбрал стрелу.
— Я в грудь попробую. Цель самая большая, командор. Пара попаданий — да и кончится эта бедная душа.
— Ещё хоть слово, Прищур, — прошептал Блистиг, — и я тебе язык прикажу отрезать.
Солдат положил стрелу на тетиву.
— Расступитесь-ка.
Бездна безвольно висела на руках у Дукера, когда он оттащил её на шаг назад.
Даже в натянутом состоянии лук был ростом с самого стрелка. Когда он натягивал тетиву, мышцы на руках свились, словно тугие канаты. Тетива коснулась щетины на щеке, когда он полностью натянул лук, а затем замер, медленно, ровно выдыхая.
Дукер заметил, что солдат вдруг задрожал, глаза его впервые широко распахнулись — маленькие, чёрные пуговицы в пронизанных красноватыми прожилками гнёздах.
В голосе Блистига звучал чистый страх:
— Прищур…
— Это же Колтейн, командор! — прохрипел старик. — Ты хочешь, чтоб я убил Колтейна…
— Прищур!
Бездна подняла голову и с мольбой вытянула окровавленную руку.
— Освободи его. Пожалуйста.
Старик посмотрел на неё. По его лицу потекли слёзы. Дрожь ушла — сам лук не сдвинулся и на дюйм.
— Худов дух! — прошипел Дукер. Он же плачет. Не может прицелиться — этот ублюдок не может прицелиться…
Тетива зазвенела. Длинная стрела взмыла к небу.
— О боги! — застонал Прищур. — Слишком высоко — слишком высоко!
Стрела взлетела, пронеслась сквозь плотную тучу ворон и по дуге начала падать вниз.
Дукер мог бы поклясться, что в тот миг Колтейн поднял голову и встретил взглядом этот дар, прежде чем железный наконечник вошёл ему в лоб, пробил кость, вонзился глубоко в мозг и мгновенно убил его. Голова дёрнулась назад между брусьями, а потом стрела прошила её насквозь.
Воины на склонах кургана отшатнулись.
Небо затряслось от зловещих криков ворон, когда чёрные птицы устремились к обвисшей на кресте фигуре, промчались над воинами на склонах. Брошенные в них чары отшвырнула неведомая сила — душа Колтейна? — которая теперь поднималась навстречу воро́нам.
Туча опустилась на Колтейна, покрыла его полностью, вместе с крестом — с такого расстояния птицы показались Дукеру мухами на куске мяса.
А когда они взмыли в небо, вождя Вороньего клана уже не было.
Дукер зашатался, тяжело прислонился к каменной стене. Бездна выскользнула у него из рук, свернулась у ног, так что окровавленные волосы скрыли лицо.
— Я его убил, — простонал Прищур. — Я убил Колтейна. Кто отнял у него жизнь? Старый бедовый солдат армии Первого Кулака — он убил Колтейна… Ох, Беру, смилуйся над моей душой…
Дукер обхватил старика руками и крепко обнял. Лук со стуком упал на каменные плиты. Историк почувствовал, как солдат обмяк в его объятиях, словно кости у него вдруг превратились в пыль, будто долгие века входили в него с каждым судорожным вздохом.
Командор Блистиг схватил лучника за шиворот и вздёрнул на ноги.
— Ещё до заката, ублюдок, — прошипел он, — десять тысяч солдат будут повторять твоё имя. — Эти слова потрясли старика. — Как молитву, Прищур, как Худом деланную молитву.
Историк зажмурился. Такой выпал день — обнимать сломленных и потрясённых.
Но кто обнимет меня?
Дукер открыл глаза, поднял голову. Губы Первого Кулака шевелились, словно он пытался попросить прощения. На тонком, умащённом маслами лице Пормкваля отражалось изумление, в устремлённом на историка взгляде плескался животный страх.
У кургана армия Корболо Дома зашевелилась, задрожала, как тростник в бурном потоке, пришла в беспокойное, бессмысленное движение. Бой закончился, и настала расплата. Зазвучали голоса, бессловесные крики, но их было слишком мало, чтобы разорвать чудовищное молчание, которое набирало силу.
Воро́ны исчезли, перекрещенные брусья были пусты, окровавленными древками они возвышались над толпой.
Над головами начало умирать небо.
Дукер снова посмотрел на Пормкваля. Первый Кулак словно вжался в тень Маллика Рэла. Он покачал головой, словно отказывался верить в этот день.
Трижды преданный.
Колтейн мёртв, Первый Кулак. Все они мертвы.
Вижу: солнца стрела
вершит безупречный полёт
в лоб человеку.
Когда долетела, воро́ны
собрались, будто
дыхание ночи.
Сеглора. Собачья цепь
Легкие волны лизали заваленную мусором грязь под причалом. Ночные насекомые плясали над самой водой, а у берега в исступлённом безумии откладывали яйца какие-то угри. Тысячи чёрных, блестящих созданий извивались под дрожащим маревом мошкары. Из года в год они возвращались к этому берегу, а люди не обращали никакого внимания — исключительно потому, что на вкус угри были просто ужасны.
Из темноты под причалом послышался плеск воды. Оттуда покатились волны — единственный признак того, что кто-то вынырнул из моря у самого берега.
Калам выбрался на сушу и повалился в изрытую угрями грязь. Тёплая кровь по-прежнему текла между пальцами правой руки, которая зажимала рану. Рубашки на убийце не было, а кольчуга уже покрывалась илом где-то на дне Малазанской бухты, так что Калам остался только в легинсах из оленьей кожи и мокасинах.
Чтобы избавиться под водой от доспехов, ему пришлось снять пояс и перевязь с ножами. Отчаянная потребность выбраться на поверхность и глотнуть воздуха заставила убийцу выпустить их из рук.