Наблюдая за этой непродолжительной сценой, я вдруг запоздало понял, чем могла грозить нам эта западня, если бы она и впрямь была устроена боевиками. В такой тесноте они без особых усилий могли бы не только сжечь все машины, но и перестрелять нас, как цыплят.
БТР начал медленно пятиться назад. Минут через десять мы все с облегчением вздохнули. К этому времени проводник очнулся и соображал лучше. По пути к осажденному гарнизону сотрудники ХАД взяли в плен одного из полевых командиров вместе со всеми его телохранителями. После очередного набега ночные труженики отдыхали, и афганцам удалось взять их без единого выстрела еще тепленькими и сонными.
Наше появление в осажденном кишлаке было так неожиданно, что никто из душманов не успел пустить в дело оружие. Боевики, ошеломленные нашим внезапным появлением, беспрепятственно пропустили колонну к обороняющимся кооператорам.
Выгрузив продовольствие и боеприпасы, мы начали готовиться в обратную дорогу. Всем было ясно, что свободно пройти обратно боевики нам не позволят.
Прорывались, разместив грузовики между бронетранспортерами. Попав под массированный автоматный и пулеметный огонь, душманы смешались и, оставив свои позиции, разбежались кто куда.
Помня недавний конфуз с проводником, кишлаки решили обходить стороной, не стоило второй раз испытывать свое счастье. На равнине боевики не решились нападать на нас, так что к городу мы подходили победителями, забыв о всякой осторожности.
Связавшись по радиостанции с крепостью, я заказал старшине нашей группы, прапорщику Жене Сабирову, шашлыки и в предвкушении сытного обеда поторопил водителя, чтобы тот увеличил скорость. Дважды повторять не пришлось, машина, выпустив клуб бензиновой гари, пошла ходче.
В это время послышалось завывание кого-то из пленных афганцев, находящихся на броне. Высунувшись из люка, я обернулся назад и увидел жуткую картину. Афганец из отряда самообороны, который участвовал в нашей совместной операции, бил автоматным магазином плененного накануне главаря по голове. Хадовец объяснил мне, что летом этот курбаши таким же образом пытал попавшего к ним бойца. Этот боец чудом сумел сбежать и теперь мстил своему обидчику.
Афганец, избивая главаря, приходил все в большую и большую ярость. Глаза его сузились в щелочки, рука с магазином делала все больший размах, удары были все сильнее и сильнее. Лицо курбаши было залито кровью, и вскоре он перестал стонать.
Я крикнул, чтобы боец прекратил избиение, и в это время услышал близкий разрыв гранаты. В следующее мгновение какая-то неведомая сила буквально впихнула меня в люк. После этого я отчетливо услышал очереди из автоматов и одиночные выстрелы. Пули, чиркая по броне, визжа, рикошетом уносились в разные стороны. Я, оглянувшись назад, пересчитал солдат. В машине не было лишь наводчика АГС-17. Вместе с афганцами он сидел на броне. Мелькнула страшная мысль, что боец, застигнутый врасплох, поймал пулю.
Крикнув:
– К бою! Противник с правого борта! Огонь! – я схватил автомат и вместе со всеми открыл огонь по противнику.
Наводчик крупнокалиберного пулемета ефрейтор Ермаков, экономя патроны, короткими очередями долбил по дувалу, за которым сидели боевики. Вскоре заработал миномет, расчет которого находился в следующей за мной машине. Первая мина ухнула далеко позади засады, вторая впереди, третья угодила в цель. Огонь душманов ослабел. Выбрав момент, когда огонь боевиков утихнет совсем, я пытался осмотреться. Мучила одна мысль, куда же исчез наводчик гранатомета? Вопрос, где были в это время афганцы, меня беспокоил меньше всего. Я уже привык к тому, что уже после первого выстрела они как горох ссыпались с брони в канавы и воронки и ждали, пока мы покончим с боевиками. Каково же было удивление, когда я увидел, что бойцы группы защиты революции вместе с офицером вели прицельный огонь по засевшим в лабиринте глинобитных стен душманам и даже пытались атаковать противника. Часть людей хадовец послал для обхода засады с тыла. За год пребывания в Афганистане это был, наверное, единственный бой, когда афганцы так яростно дрались вместе с нами.
Вскоре бой был закончен. Пролетавшие недалеко от нас вертушки довершили дело. На месте засады не осталось даже ни одного целого автомата, не то что боевика.
В общем, в этот счастливый для всех нас день нам повезло дважды.
Первый залп душманов был явно поспешным и потому безрезультатным. Сидевшие на броне бойцы вскоре спрыгнули на землю. Целым и невредимым был и наводчик, правда, перепугался заметно, с кем не бывает.
На память о том бое у меня остались прожженная раскаленным стволом автомата шапка и фотоаппарат, словивший две пули. После того как взрывной волной меня закинуло в люк, фотоаппарат, зацепившись, остался на броне, снаружи. Видно, второй залп боевиков был точнее.
Этот урок нашей беспечности, который дали нам боевики, ни я, ни кто из моих боевых товарищей, я думаю, не забудет до конца жизни.
20 декабря 1982 г. Провинция Фарьяб. Районный центр Андхой.
Благодаря ряду операций, проведенных нами совместно с афганскими отрядами самообороны, обстановка в окрестностях Андхоя стабилизировалась. Этому способствовало и то обстоятельство, что зимой большая часть боевиков хоронится в кишлаках, ожидая потепления.
Секретарь парткома НДПА провинции Фарьяб Альборс, используя временное затишье, объезжал со своей свитой самые дальние уголки района, встречаясь со старейшинами кишлаков, родовыми авторитетами, племенными вождями. Во время этих поездок он рассказывал селянам об Апрельской революции, ее целях и задачах, о последнем Пленуме ЦК НДПА и работе провинциального комитета партии.
Разъезжая по провинции, я не раз сталкивался с тем, что ни кочевники, ни земледельцы из глубинки не имели ясного представления о происшедших в стране изменениях. Обычно на вопрос, кто сейчас является главным правителем Афганистана, люди в большинстве случаев называли Дауда, тем более что его портрет все еще украшал государственные денежные знаки, реже называли имя Тараки. Ни Амина, ни Кармаля многие просто не знали. О революции слышали очень мало. Бывало, что дехкане и кочевники главным человеком в стране называли кого-то из полевых командиров, терроризировавших их кишлаки и кочевья.
Обычно наше появление в глубинке афганцы встречали настороженно. Не зная о событиях, происходящих в стране, они тем более не знали о том, что наши войска находятся на их земле по просьбе афганского правительства. Когда наша колонна проходила какой-то удаленный от центра кишлак, нередко приходилось наблюдать, как поодиночке и целыми группами в горы убегали вооруженные мужчины. По-видимому, тут срабатывал исторический стереотип. Афганцы за многовековую историю страны привыкли к тому, что европейцы приносили им только лишения и страдания и что единственный язык, на котором с ними можно говорить, – это язык оружия. Из последний примеров этого – вооруженная борьба против британских завоевателей, которая помогла афганскому народу отстоять свою независимость. Вот почему для многих в Афганистане мы были и остаемся опасными инородцами.