И вот старшина Александр Трудненко – среднего роста, худощавый, жилистый, почерневший от загара парень – не идет, а летит по испещренной квадратами трещинок бетонке аэродрома. На лице умиротворение, в серых бездонных глазах полярной звездой искрится радость, барабанные перепонки вибрируют от марша «Прощание славянки», в груди сладостно замирает сердце.
Все, что было с ним вчера, позавчера, месяц, полтора года назад, он оставил где-то далеко-далеко, в потаенных уголках сознания. Пройдут годы, и он еще займется нелегкой переоценкой всего того, что прочувствовал, понял и лицезрел в ничем не героической, грязной и страшной войне. Ему еще предстоят ночи кошмаров, когда погибшие друзья вопрошают, почему ты остался жив, а их нет; когда, проходя все круги ада войны, ты чувствуешь, как тебя убивают, как ты убиваешь и режешь на куски кого-то. Ему еще придется не единожды услышать слова, брошенные бездушным чинушей: «Я тебя туда не посылал». Придется не раз биться головой о бюрократические стены только лишь для того, чтобы делать свое, необходимое обществу дело.
А пока старшина Александр Трудненко возвращался с войны домой. Его не омрачали предстоящие формальности. Да и что могло омрачать его первый день в Союзе? Этот его первый мирный день!
Назойливый таможенник вежливо попросил Александра открыть чемодан. Он открыл. Не заглядывая в него, знал, что сверху лежит дембельское обмундирование, тельник и нежно-голубой берет. Сам же был в полевой форме. Парадку решил надеть лишь по приезде домой. Под кителем лежали две пары джинсов «Ли», которые раздобыл незадолго до окончания срока службы через прапорщика. Правда, пришлось немного переплатить. Одни взял себе, другие хотел подарить Иринке. Давно мечтала о «фирме». Дальше лежал большой платок, расшитый серебром и золотом, это подарок для матери. На самое дно чемодана Трудненко уложил новенькие мягкокожие ичиги для отца. Сколько себя помнит, отец всегда носил только сапоги. Кирзачи – на работу, хромачи – в выходные дни да в праздники. Мать писала, что теперь у отца часто ноги распухают и трудно сапоги таскать, а к другой обуви не привык, мучается. Вот и подумал тогда Александр сделать отцу подарок. Ичиги из мягкой душистой кожи надевались на ногу, словно чулок, были удобными и легкими. Эти легкие сапожки выменял у одного духанщика за несколько пачек соли да блок столичных сигарет. И еще одна вещь была в чемодане Трудненко. О ней он старался не думать. Двухкассетный «Шарп» вместе с ичигами и различными туалетными принадлежностями, другой мелочью покоился на дне чемодана. Магнитофон этот был трофейным. Их взвод был послан в засаду на один из высокогорных перевалов. Ждали караван с оружием. Взвод должен пропустить караван в ущелье и запереть за ним перевал, чтобы и мышь обратно не проскользнула. Все было сделано, как в приказе. Их выбросили в горы ночью, а на рассвете мимо их засады прошел караван – верблюдов десять-пятнадцать. Когда последнее животное с сонным погонщиком минуло пост, взводный сообщил об этом командиру и дал команду перекрыть дорогу. Минут через десять в ущелье, где еще была темень, началась пальба. Грохот стоял страшенный, казалось, что эхо, шарахающееся из стороны в сторону, вот-вот раздробит горы и превратит скалистое ущелье в арык, забитый гранитными обломками.
И вот из этого грохота и хаоса на взвод кинулись обезумевшие животные, оставшиеся в живых. Еще мгновение, и они подомнут под себя солдат.
– Огонь! – скомандовал командир.
Вырвавшийся вперед верблюд громко захрипел и рухнул в нескольких шагах от Трудненко. От удара мешки разорвались и на солдат покатились разнокалиберные картонные коробки. Одна из них, задев об острый камень, расползлась, и из белизны пенопласта в пыль вылетел черный, с блестящим никелем рычажков аппарат. Это был обычный караван контрабандистов, который переправлял в Афганистан большую партию магнитофонов и магнитол. Так «Шарп» оказался у него в чемодане.
Таможенник, увидев чудо японской радиотехники, удовлетворенно хмыкнул:
– Ты что, парень, не знаешь, что всех твоих заработанных чеков не хватит на то, чтобы приобрести такую игрушку? Придется ее у тебя конфисковать.
Трудненко глянул вдоль барьера. Там было пусто. Они с таможенником были один на один, и тогда Александр снял с плеча вещмешок и, развязав горловину, подозвал таможенника к себе.
– Может быть, договоримся, – сказал он тихо.
Таможенник взглянул внутрь вещмешка. Его глаза жадно загорелись. Там лежали три новенькие видеокассеты. Тоже трофейные. Тогда о видеомагнитофонах Александр знал только понаслышке и взял кассеты на всякий случай, тем более что много места они не занимали и жрать не требовали. Вот и пригодились. Откупившись видеокассетами, Трудненко спокойно прошел через таможню и, бодро насвистывая какой-то бравурный марш, зашагал к кассам аэропорта.
«Теперь побыстрее домой», – билась в мозгу в такт маршу радостная мысль.
Он возвращался домой с войны.
Он был цел и невредим.
Он вез домой редкие подарки.
Он не был слюнтяем и даже немножко гордился, как обставил дельце с таможенником. Ведь все могло быть и хуже.
Он вправду доволен собой. Очень доволен. Вот такой он парень – всю войну прошел, и ни одной царапины.
Таможню прошел и подарки сохранил.
Первый день в Союзе завершался, правда, не так радостно, как начинался. Потолкавшись у билетных касс, Александр решил, что так просто билетов здесь не достать. Мужской персонал касс равнодушно взирал на толпу, мечущуюся по аэропорту в поисках билета. Сонно отвечая всем без разбора, что билетов нет, усатые кассиры из-под насупленных черных бровей выискивали дичь покрупнее, поденежнее. Заметив таковую, стервятник слетал со своего насеста и вдруг говорил человеческим языком, правда, с каким-то угодническим акцентом:
– Слушай, брат, хочешь, я тебе достану билет до самой Москвы…
– Мне надо в другую сторону, – удивленно сказал Трудненко, осматривая новоявленного черноволосого благодетеля.
– Для тебя, брат, достану хоть куда.
Трудненко с недоверием осмотрел навязавшегося «брата». Худой, остроносый, с льстивыми глазками и топорщащимися в стороны усами, сам по себе человек особого доверия не внушал, но у него на голове, как притертая, сидела форменная фуражка, на форменной тужурке у него желтели галочки, на груди красовался знак, связанный с гражданской авиацией, а он привык доверять форме.
– Значит, так, брат, плати за билет чеками, и мы в расчете. – Усатый пытливо посмотрел на солдата.
В первый момент Трудненко хотел врезать этому чинуше так, чтобы аэрофлотская птичка навечно приклеилась к его плешивому лбу, но потом раздумал. Чем сидеть в аэропорту неизвестно сколько, а тем паче в милицейской кутузке, лучше заплатить чеками.
Ведь он ехал с войны домой, и никакая сила не могла удержать его в этом шумном и грязном аэропорту.
– Ну что ж, чем хорошо здесь сидеть, лучше плохо лететь, – перефразировал он известную пословицу и решительно потребовал: – Давай, брат, билет.