Замаскированная Тамара Руслановна резво утекла в дверь под вывеской «Елизаветинская клиника», и мы с Алкой порысили следом.
В интерьере клиники «Елизаветинской» полно было шика и блеска, даже вешалка в прихожей сияла золотом. Я сразу поняла: Кулишевской это заведение подходит. А вот я в наряде скромной поселянки с пышным убранством не гармонировала.
— Яси пойси… Тьфу, я пойду! — посмотрев на наше с ней отражение в огромном зеркале, решила Трошкина.
— А вот и нет! — не согласилась я. — Тебя вдовица знает! Забыла, как она на кладбище к тебе кинулась? Как к родной!
— А глазами все Зяму искала, — уныло припомнила Алка. И призналась: — Вот этого я не понимаю. Если Кулишевская знает, что Зяма мой жених, то почему ведет себя со мной так дружелюбно?
— Может, ревность — не ее диагноз? — предположила я, возвращая нас к актуальной теме. — Хотя чем-то Тамара Руслановна явно больна.
Мы заглянули под арку и пытливо посмотрели в золотисто-розовую даль бесконечного коридора с рядами одинаковых дверей. Очередей в дорогой клинике не было, мягкие диванчики в простенках пустовали, и угадать, к какому специалисту внедрилась Кулишевская, не представлялось возможным.
— Ты, конечно, можешь пройтись по коридору, заглядывая во все двери поочередно, — неуверенно предложила Трошкина.
— Я кое-что получше придумала! Дай свою сумку!
— Зачем?
— Затем, что у тебя хорошая сумка, новая и дорогая! — Я решительно отняла у подружки ее ручную кладь. — Стой здесь!
Из-под арки направо открывался вид на длинный коридор с диванами и дверьми, а слева в просторной нише за барьером из розового дерева сидела барышня в униформе.
— Здраствуйте, девушка! — с деревенским простодушием приветствовала ее я. — Вы хозяйку мою видели? Кулишевская, Тамара Руслановна. Она сумочку забыла, а там ей нужное! Я бежала, бежала — не угналась, она же на машине, а сумочку-то передать бы! Помогите, а?
— В пятнадцатый кабинет несите, — поглядев в компьютер, сказала форменная барышня, ничуть не удивленная происходящим.
Богатые безголовые дамочки и запыхавшаяся прислуга тут явно были не внове.
— В пятнадцатый? Ага, спасибочки! — колоритная вологодская я обрадованно покивала и припустила вдаль по коридору.
На розовых дверях красиво золотились ромбики с номерами. Табличек с фамилиями и медицинской специальностью докторов не имелось, и мне пришлось заглянуть в кабинет.
Дверь открылась и закрылась бесшумно. Я огляделась с порога: белые стены, окна нет, на потолке лампа дневного света. На стене красочный людоедский плакат, изображающий нижнюю часть женского тела в продольном разрезе. Рабочее место доктора, стул для пациента и кушетка из светлой кожи пустовали, но за выступом кафельной стенки, в отгороженном ширмой аппендиксе, шуршало и звякало. Девушка моего возраста и жизненного опыта по совокупности признаков не могла не узнать кабинет гинеколога.
«Да ладно?!» — восторженно ахнул мой внутренний голос, уже угадывая интригу.
Но вслух я даже не пискнула. Тихо-тихо подкралась к столу, заглянула в раскрытую книжицу медицинской карты, вздернула брови, машинально велела возбужденно завопившему внутреннему голосу немедленно заткнуться, потрясла головой, стряхивая с лица потрясенное выражение, и ретировалась из кабинета, в последнюю секунду сообразив спрятать Алкину сумку под рубахой.
— Все в порядке? — спросила любезная барышня за конторкой.
— Да, да, спасибочки! — я едва удержалась, чтобы не отвесить ей земной поклон.
— Что?! — заволновалась, увидев меня, Трошкина. — У тебя глаза как лампочки! Круглые и аж горят!
— Идем отсюда!
Мы выкатились из клиники, перебежали неширокий двор, укрылись за трансформаторной будкой и там, под возбужденное электрическое гудение, я ошарашила подружку новостью:
— Кулишевская беременна!
Алка ахнула, закрыла рот ладошкой и постояла так пару секунд. Потом убрала руку и спросила с подозрением:
— От кого?!
— Зришь в корень! — похвалила я, не подумав извиниться за каламбур. — У меня возник тот же самый вопрос, но в медицинской карточке ответ на него не записан.
— Кого-то надо допросить. — Трошкина нехорошо прищурилась.
Я не стала подсказывать ей подходящее имя. Мы ведь уже решили, что с Зямой надо встретиться и пообщаться.
— Смотри, она выходит! — я вовремя заметила на пороге знакомый бурнус.
Костюмированная мадам Кулишевская вышла из клиники и проследовала в аптеку, удобно расположенную в торцевой части здания.
— Еще один звоночек, — непонятно, но с явственной горечью молвила Трошкина.
— Ты это о чем?
— Второй аргумент в пользу версии о беременности не от мужа, — предательски подрагивающим подбородком Алка указала на аптеку. — Смотри, во-первых, для визита к гинекологу Кулишевская абсолютно неузнаваемо нарядилась. Во-вторых, она покупает прописанные ей лекарства в чужой аптеке, хотя наверняка могла бы взять их в своей собственной. А почему? Она скрывает свою беременность?
И сама же запальчиво ответила:
— Да потому, что это ее компрометирует! Значит, отец ребенка — не Маковеев! — Алка всхлипнула. — Эх, Зяма…
— Нет, погоди, — мне очень хотелось утешить подругу и обелить брата. — Почему сразу Зяма? Вообще, почему это не может быть ребенок Маковеева? Он и Кулишевская были мужем и женой, а муж и жена, как известно, спят вместе и… Ой!
Теперь уже я, как чуть раньше подружка, прикрыла рот ладошкой.
— Что — ой?
— Алка, я, кажется, поняла…
— А я нет!
Я улыбнулась:
— Редкий случай, когда отличница пасует перед троечницей! Слушай меня, Трошкина, и потом не говори, что не слышала. Я дам тебе пару фактов, а потом хочу услышать твое толкование, потому что, по-моему, все сходится.
— Да что сходится?! — завопила обычно кроткая Трошкина.
— Все. Слушай, — повторила я. — Во-первых, моя мамуля была знакома с Петром Маковеевым. Совсем немного, они лишь однажды пообщались на вручении какой-то премии, и все, что мамуля может вспомнить по итогам этой встречи — что Маковеев за ней не ухлестывал. Вообще! Совсем не оказывал ей знаков внимания, это нашей-то красотке Басе!
— Возможно, он был со своей дамой?
— В том-то и дело, что нет! А теперь факт второй: Галина Пална, подруга детства Маковеева, была с ним в теплых отношениях с первого класса по десятый, и никогда — никогда! — юный друг не пытался залезть к ней под юбку. Очень деликатный был юноша, руки не распускал, целоваться не лез. Ни разу за десять лет!
Я перевела дух и спросила:
— Ты понимаешь, Алка, к чему я клоню?