— Гаф… фюить! — пробовала несчастная собака. Ряф… чиф! чиф! чиф! Вау… пиу, пиу, пиу!

В общем, теперь она могла только петь, свистеть и чирикать. А лаять — никак. И уже невооружённым глазом было видно, что на передних лапах у неё отрастали настоящие белые перья.

Амадей пребывал в унынии.

— Что же теперь будет с нашей любовью? — грустно спрашивал он у неё на собачьем языке.

— Чивик, — мрачно отвечала Доротея.

На девятый день Бьянка обратилась наконец к четырём малышам:

— Послушаем теперь, что вам удалось запомнить. Начнём с простого. Ну, Джанпорфирий, как ты попросишь у меня поесть?

Джанпорфирий посмотрел на неё растерянно.

— Мьяу, — едва слышно произнёс он.

Остальные трое ответили дружным смехом.

— Мьяу, — передразнила Прунильда.

— Ничего! — ободрила его Бьянка. — Ведь это только первая попытка. Попробуй ещё раз, Джанпорфирий. Как бы ты попросил у меня кашки?

— Извини, пожалуйста! — неожиданно проговорил незнакомый голос. — Не будешь ли ты столь великодушна, не обеспечишь ли меня основным продуктом питания, необходимым для моего существования?

Бьянка подпрыгнула на месте:

— Что? Кто это сказал?

— Прошу прощения, — учтиво произнёс голос, — не найдётся ли у тебя обеда, удовлетворяющего требованиям моего ненасытного желудка?

— Кто это говорил? — испуганно переспросила Бьянка. Она могла бы поклясться, что малыши тут были совершенно ни при чём.

— Кто говорил? — допытывалась она.

Тогда из-под стульчика Инальбис, высоко подняв хвост, вышла Прунильда.

— С твоего позволения, эти изысканные высказывания принадлежат мне, — сказала кошка. — Я хотела продемонстрировать, что твой урок не прошёл для меня даром.

— О небеса! Аглая! Аглая! — закричала Бьянка не своим голосом. — Прунильда, наслушавшись наших стихов, научилась говорить!

— Вот именно, верно, совершенно справедливо, — чрезвычайно довольная собой, подтвердила кошка.

— Ну и что же? Что тут плохого? — отозвалась приехавшая на лиане Аглая. — Это только подтверждает эффективность нашего метода.

— Но ведь дети так ничему и не научились.

— Заблужденье! Заблужденье!

Знаем всё стихосложенье! —

забравшись с ногами на стульчик, неожиданно возразил Гильдебранд.

— Изъясняемся свободно.

Говорим всё, что угодно! —

выпалила скороговоркой Пуриф.

— Нет, вы только послушайте! — сказала Бьянка сконфуженно. — Это что же, они теперь стихами будут говорить?

— Поучившись, можем сами

Говорить теперь стихами, —

объяснила Инальбис.

— А вы не можете говорить по-простому? — поинтересовалась Аглая. — Ну, как бы прозой.

— Как бы прозой не умеем,

Лишь поэзией владеем, —

заявил Джанпорфирий.

— Надо было читать им ещё что-то помимо стихов, — вздохнула Бьянка. — Но теперь, боюсь, уже поздно.

— Ладно, главное, что мы их понимаем, — утешила её Аглая. — В конце концов, ведь это вымышленные дети, разве не так? И ничего тут нет плохого, если вымышленные дети разговаривают стихами.

— В самом деле. Осмелюсь заметить, что в этой странной манере выражаться нет ровным счётом ничего предосудительного, — согласилась с ней кошка Прунильда.

Глава 11
РАДОСТЬ ПОЛЁТА

И вот наступил день, когда, потягиваясь как обычно после сна, Доротея обнаружила, что передние лапы у неё окончательно превратились в крылья.

Озабоченная, она осторожно вышла из дома и сделала несколько шагов по ветке. Амадей, с изумлением за ней наблюдавший, увидел, как она подняла обе передние лапы, слегка развела их в стороны и… ффррр! — с боков у сенбернарихи открылись два огромных веера, состоящих из многих рядов желтоватых в коричневую крапинку перьев.

Доротея с непривычки покачнулась на ветке и замахала крыльями, восстанавливая равновесие. При этом возник шум, как при надвигающейся грозе.

«Что-то ветер поднялся», — подумала Бьянка, ворочаясь в своём тёплом мешке внутри ствола. Аглая же увидела сон, будто находится на корабле посреди разбушевавшегося моря. Но ни та ни другая всё же не проснулись.

Зато четверо малышей, спустившись по канатной дороге в своих люльках из кокосовой скорлупы, моментально оказались возле будки.

Прунильда, которая всю ночь бродила неизвестно где в поисках приключений, бесшумно появилась на одной из веток и с недоумением наблюдала за происходящим.

— Фу-ты ну-ты! — сказала она.

И дети, ещё не успев привыкнуть, снова подскочили при звуке её голоса.

— Феноменально! — продолжала кошка. — Такое стремительное развитие событий ставит меня перед дилеммой. О, почему моё внутреннее равновесие должно нарушаться из-за непредсказуемой собачьей особи женского пола?

Доротея, застыдившись, сложила крылья и попыталась спрятать их, прижимая к бокам. Но теперь эта уловка уже не могла иметь успеха. Амадей, обескураженный разительной переменой в облике возлюбленной, бросил на Прунильду печальный взгляд, полный упрёка. Но кошка не обратила на него ни малейшего внимания и продолжала нагло разглядывать Доротею, облизывая усы.

В это время Джанпорфирий перелез через край своей люльки и, едва оказавшись на ветке, бросился к униженной Доротее и обнял её за шею.

— Доротея, ерунда!

Это горе — не беда! —

гладя её по крыльям, нежно произнёс он.

— Доротея, грусть напрасна!

Ты по-прежнему прекрасна! —

подхватил Гильдебранд, лихо вскакивая на спину сенбернарихе.

Доротея воспрянула духом и завиляла хвостом.

Между тем настоящие птицы прилетели и вились вокруг, с любопытством наблюдая за этой сценой.

Пуриф, сидя в своей подвесной люльке, весело захлопала в ладоши:

— Доротея, хватит ждать:

Поучилась бы летать!

— Прыгни, крылья раствори,

Поднимайся и пари! —

наставляла Инальбис.

— Не делай этого, Доротея! — умолял Амадей на собачьем языке. — Подумай, ведь тогда между нами всё будет кончено.