Тревис тут же придумал им имена – Реджи, Том Турка и Лавиния. Он часы напролет проводил с индюшками, чистил им перья палочкой, общался с ними, сидя в пыли, лопотал что-то по-индюшиному. И они к нему привязались, в своём загончике ходили за ним по пятам.
Слепоглухонемая Хелен Келлер сообразила бы, к чему дело идёт, а вот родителям было невдомёк.
Тревис ни о чём таком даже не думал, пока в начале ноября мы с Виолой не пришли посмотреть, как поживает будущий ужин. Тревис сидел на пеньке с Реджи на коленях, о чем-то с ним болтал и кормил его кукурузными зёрнами прямо изо рта. Брат поднял голову и увидал Виолу.
– Что ты тут делаешь?
– Радость моя, надо глядеть правде в глаза. Где там остальные, мне надо на них полюбоваться.
– Уходи отсюда, – голос тоненький, но решительный. Никогда не слышала у него такого тона. – Уходи немедленно.
Виола отправилась прямо к маме.
– С мальчиком надо что-то делать. Он к этим индюшкам не на шутку привязался.
Мама отправилась к папе и сказала:
– Может быть, стоит перепоручить индюшек Альберто?
Папа вызвал Тревиса на разговор:
– Малыш, нельзя так привязываться к домашним животным. Мы живём на ферме, и ты уже слишком большой для таких глупостей.
Тревис отправился ко мне.
– Они мои друзья, Кэлли. Как же их можно есть?
– Тревис, мы всегда едим индюшек на День благодарения. Их для этого и растят. Ты же знаешь.
Он уже чуть не плакал.
– Друзей есть нельзя. Что я скажу Реджи?
– Наверно, не стоит обсуждать это с Реджи. Так будет лучше.
– Наверно, – голосок такой грустный-грустный.
Наутро я сидела на кухне с Виолой и смотрела, как она месит тесто для хлеба. Мускулы так и ходят, работа кипит.
– Ну, давай вываливай, – вдруг сказала она. – Что у тебя на уме?
– Ты это о чём?
– У тебя всё на физиономии написано. Прямо на лбу.
Неужели все на свете могут читать мои мысли?
– Виола, я про День благодарения. И про Тревиса. Что с ним делать? Он этого не вынесет.
– Я поговорила с твоей мамой. – Она досы́пала муки в тесто. – Она поговорила с твоим папой. Моё дело сделано. Если у тебя есть план, давай вываливай.
– Зачем ему поручили ухаживать за птицей? Полная глупость.
– Не моя идея.
– Разве его очередь? – я пересчитала братьев на пальцах. – Смотри, в прошлом году это был Сэм Хьюстон, за год до того Ламар, значит, в этом году была очередь… была моя очередь.
– Именно так, малышка.
Я подумала, подумала и пришла к выводу, что не надо было меня пропускать. Лучше я, чем Тревис – теперь, когда я перегорела в горниле Научного Метода. Иногда живые существа умирают ради науки, чтобы она двигалась вперёд, иногда они умирают ради Дня благодарения. Я это знала. У меня бы получилось.
Наверно, получилось бы.
На следующий день я поймала Тревиса, когда он, покормив птичек, спешил домой.
– Представь себе, что это куры. Мы же всё время едим кур, так что вообрази, что они не индюшки, а куры. Ты же за кур не переживаешь.
– Никакие они не куры. Они отзываются на имена. Они меня ждут каждое утро.
– Я знаю, что они не куры, но, если ты будешь думать о них, как о курах, станет легче.
Взгляд, полный сомнения.
– Или представь себе, что это Полли. Ты же не любишь Полли. (Никто не любит Полли.)
– Я боюсь Полли. А индюшек не боюсь. Они ручные.
– Тревис, пойми, пожалуйста. И перестань всё время с ними играть. Я не шучу.
Два дня спустя Реджи сбежал из загончика, каким-то образом протолкнув свою жирную тушку через маленькую дырочку в углу.
Трудно поверить в счастливую случайность, но Тревис стоял на своём и категорически отрицал соучастие в побеге. К несчастью для брата и для Реджи, на следующий день ранним утром глупая птица была тут как тут, ждала у загородки – завтрака и долгожданной встречи с другом. Я сама не видела, но Ламар утверждал, что Тревис разревелся и попытался прогнать индюка в близлежащие кусты. Но Реджи желал сладкой жизни и вовсе не помышлял о свободе. Альберто было поручено заделать дыру, папа лично осмотрел загон, после чего последовал второй разговор с Тревисом, на этот раз за закрытыми дверями.
Праздники приближались, и на братишке лица не было.
В полном отчаянье я пошла к Гарри – всё без толку.
– Мы все через это прошли, – только и сказал старший брат.
– Да, но никто им не давал имён. Ты же видишь, как ему плохо.
– Ты понимаешь, что мы пропустили твою очередь.
– Ага.
– Это я уговорил папу.
– Ты? Зачем?
– Нам обоим казалось, что тебе будет тяжело.
– Глупость какая. Бедный Тревис с ума сходит, а до этого никому нет дела.
– Ну и что ты предлагаешь? – вздохнул Гарри.
– Ничего не предлагаю. Вот тебя и спрашиваю.
– А с дедушкой ты не говорила?
– Немножко боюсь. Он верит в выживание приспособленных. А эти индюки, кажется, приспособлены только к ужину на День благодарения.
Уж кто только не пытался с Тревисом поговорить, но он проводил всё больше и больше времени с индюками.
Через пару дней я зашла в гостиную, где шила мама, и объявила:
– У меня есть идея. Гениальная. Как насчёт окорока на День благодарения?
– Окорок – на Рождество. – И она оглядела потрёпанный манжет.
– А почему не съесть окорок дважды? Что тут плохого?
Тревис поросят тоже любил, но, к счастью, никто из последнего помёта не удостоился собственного имени.
– Я не собираюсь портить праздник из-за того, что Тревису слишком полюбились какие-то птицы.
В домашних делах последнее слово всегда за мамой, и обжалованию оно не подлежит, но я всё равно внесла следующее, довольно-таки жалкое предложение.
– Может, обменять наших индюшек на какихто других? В таком случае ему не придётся есть свою птицу.
– Слишком много от него хлопот, – вздохнула мама. – Хорошо, но они должны быть такого же веса, ни фунтом меньше. Пришли его ко мне, я ему сама скажу.
Я обнаружила, что Тревис снова сидит в пыли, а рядом Реджи, Том Турка и Лавиния.
– Иди сюда, мама зовёт.
– Хочет про птичек поговорить? – он прямо засиял. – Про моих птичек? Разрешит мне их оставить? Правда разрешит?
И он вприпрыжку побежал к дому.