– Тревис, День благодарения у нас будет в любом случае. Но Кэлли кое-что пришло в голову, и я готова с этим согласиться. Мы поменяем твоих птиц на других, если вы найдёте, с кем поменяться. Но на точно таких же.
– Как это – поменяем?
– Отдадим твоих индюшек кому-нибудь другому и возьмём себе их птиц.
– И я смогу их навещать? Правда?
– Нет, дорогой, не сможешь.
– Тогда зачем это делать?
– Мы съедим на День благодарения чужую индюшку. Не нашу. Тебе не придётся смотреть, как все едят Рональда.
– Реджи, – всхлипнул брат.
– Ну хорошо, Реджи. И ты сам сможешь поесть индюшку на День благодарения. Договорились?
– Нет, не договорились, – зарыдал Тревис.
– Хватит уже. Вытри нос и успокойся.
Почему его не освободят от кормления индюшек? Дали бы ему какое-нибудь другое дело. Но мы живём на ферме. Дали тебе поручение – выполняй. Здесь каждый день кто-то рождается и умирает, пора привыкнуть – по крайней мере, мальчикам полагается привыкать. Чувствительности тут не место, жизнь вообще тяжела, но жизнь животных на ферме особенно. И весьма коротка.
Я уговорила братьев, и мы стали подыскивать замену. Почти все в городке держали кур, индюки попадались реже. Они здоровые и довольно противные, если, конечно, не считать птичек Тревиса. Мы поговорили со всеми в школе, спросили у мэра и даже у Альберто – у него огромная семья с кучей братьев, сестёр и кузенов на другом конце города. Мы написали маленькое объявление, повесили на почте и убедились, что старый сплетник Бак Медлин, вечно околачивающийся у конторы, знает, что́ мы ищем. Я даже подкупила Ламара, чтобы он сходил на почту и поговорил с почтмейстером Грасселом – видеть его не могу.
Грандиозный план; ну, скажем, неплохой план. И никакого результата. Праздник на носу, Тревис ходит совершенно убитый. Пришлось отправиться к дедушке в библиотеку и рассказать ему обо всём.
– Который из них Тревис? – переспросил он.
– Ему десять лет. Тот, который теперь всё время плачет.
– То-то я никак не мог понять, что с ним. Думал, глисты.
– Вряд ли. Мама регулярно даёт нам глистогонную микстуру. Как бы ему помочь, дедушка?
– Кэлпурния, жизнь и смерть – части естественного цикла. Это факт. И цикл не остановить.
– Вы не хотите помочь, – я собралась уходить. – Ваша летучая мышь – это, конечно, другое дело. Вот мы бы съели вашу летучую мышь на День благодарения, как бы вам это понравилось?
– Кэлпурния, тебе это очень важно?
– Мне – нет. Но Тревису – очень. Значит, и мне важно.
– Ну хорошо.
Приближался роковой день, и я пришла к брату.
– Тревис, мы нашли трёх индюшек на замену. Но тебя даже близко быть не должно. Попрощаешься с ними накануне. Так будет лучше, поверь мне.
– Ничего не лучше, – брат был безутешен. – Всё равно ужасно.
– Так надо. Ты уж мне поверь.
Тревис сидел в загоне до самых сумерек. Я смотрела в окно со второго этажа. В конце концов он обнял каждую птичку, зарылся лицом в перья, а потом помчался в дом. Пробежал, рыдая, мимо меня и хлопнул дверью.
Наутро в загончике сидели три новых птицы. Совсем другого цвета, и перьев в хвосте не так много, словно они с кем-то только что подрались, но мама была довольна – по весу и по размеру точно такие же, как старые. Альберто с утра пораньше скрутил им головы, а Сан-Хуана общипала дочиста. Я заметила, что они о чём-то шепчутся по-испански, разглядывая мёртвые тушки.
К полудню настал черёд Виолы выбрать птицу для нашего обеда.
Сан-Хуана и я полировали в кладовке столовое серебро. Потом мы вытащили парадный сервиз в розовый цветочек, доставшийся маме от её матери. Он хранился в ящике, переложенный соломой. Мы протёрли тарелки. Виола в клубах пара носилась по кухне, непрерывно жуя табак, – готовила торжественный ужин. Тревис весь день не выходил из комнаты. У всех хватило ума оставить его в покое.
К шести часам дом благоухал едой. Виола позвонила в колокольчик у задней двери и ударила в гонг. Тревис вышел из комнаты и вместе со всеми потопал в столовую. На него никто не глядел.
Отец произнёс бесконечную благодарственную молитву и принялся разрезать громадную птицу. Я разглядывала узор из роз на тарелке. Тревис не поднимал головы. Он не произнёс ни слова, но не плакал. Мы передавали блюдо с индюшатиной, изо всех сил притворяясь, что он не испортил нам аппетит. Мама разрешила ему не принимать участие в застольной беседе. Он так и не заметил, что у меня все руки расцарапаны, а у дедушки под ногтями следы краски.
Мы торжественно ели индюшку, фаршированную кукурузным хлебом с сухофруктами и копчёными устрицами, жареные почки и острые колбаски из дичи. А ещё сладкий картофель, печёную картошку, зелёные бобы, стручковую фасоль, тающий на языке кукурузный пудинг, тушёные помидоры с окрой, капусту со сладкой свининой, маринованную свёклу, шпинат с луком и сливками. А на сладкое – пекановый пирог, лимонный пирог, кекс с сухофруктами, пирог из кислых яблок (мой единственный вклад, испечённый позавчера, чтобы в последний день не путаться у Виолы под ногами). Пироги стояли в ряд на буфете. Несмотря на слегка омрачённую атмосферу вечера, то тут, то там раздавались смешки и взрывы хохота.
Гарри попалась индюшачья дужка – загадать желание, и пока Сан-Хуана резала пироги, он обошёл стол, чтобы потянуть дужку с Тревисом. Я думала, Тревис откажется, но не тут-то было. Тревису достался длинный конец. Мы стали к нему приставать – какое у него желание, а он поглядел в пространство и тихо сказал:
– Я хочу ослика. Маленького ослика. С маленькой тележкой. Я назову его ослик Осси. И всё.
– А зачем тебе ослик? – поинтересовался Гарри.
– Потому что люди осликов не едят. Правда ведь?
– Да, милый, насколько я знаю, не едят, – было видно, что мама совсем расстроилась.
– Значит, с Осси ничего не случится. Это всё, чего я хочу.
За столом воцарилось молчание. Только мой пятилетний братишка вдруг встревоженно спросил:
– А мы что, едим ослика? Не хочу есть ослика. У них глаза красивые.
– Нет, Джей Би, никто ослика не ест, – откликнулась мама. – Это индюшка. А теперь доедай побыстрей, а то останешься без сладкого.
– А мы едим индюшку Тревиса? – спросил Джей Би.
– Нет, это чужая индюшка, – быстро ответила я. – Мы же поменялись, помнишь?
– Хорошо, тогда можно я буду кормить индюшек в следующий раз? – спросил невинный младенец.
Ну что на это скажешь?
– Нет, – отозвалась мама, – следующий Сал Росс.
– А вот и нет, это моя очередь, – заявила я.
Как же я буду жалеть, что вызвалась! Я планировала решительное заявление, но тон явно подкачал, разговоры тут же прекратились, и все члены семейства, включая Тревиса, уставились на меня. Ничего не поделаешь, у нас с дедушкой договор, и теперь он поглядывает на меня с другой стороны стола и одобрительно кивает.