В этом Скорцени уверен не был. Он вполне допускал, что шеф Управления стратегических служб США пожелает вести переговоры через Даллеса, дабы остаться не просто в тени, а что называется, во мраке.
— Во всяком случае, мы преподносим им Хёттля, как безупречного информатора по вопросам «Альпийской крепости». Уже хотя бы потому, что он является руководителем нашей службы в Австрии, на территории которой и расположена значительная часть будущего укрепрайона.
— Тоже убедительно, — признал Гитлер. — Если только Донован пойдет на контакт, мы подключим моего личного представителя, — произнося это, он смотрел куда-то в сторону, хотя Борман жадно ловил его взгляд, рассчитывая услышать, что этим представителем станет именно он. — А пока что сохраняйте переговоры с американцами в полной секретности.
— Несомненно. Докладываю также, что я направил в район «Альпийской крепости» известного вам по операциям и в Италии, и в Венгрии штурмбаннфюрера барона фон Штубера. Ему поручено выполнять обязанности временного коменданта крепости. В течение двух лет он возглавлял антипартизанский диверсионный отряд в России.
— Антипартизанский, диверсионный? — не удержался Борман, очевидно отметив для себя, что, оказывается, существовали и такие.
— Точнее, лжепартизанский. Специальный отряд коммандос, который выдавал себя за партизан, — разрушая таким образом систему партизанского движения.
— Такие специалисты нам теперь понадобятся, — подтвердил Гитлер.
— Так вот, оберштурмбаннфюрер фон Штубер уже изучает находящиеся в том районе замки и пещерные комплексы на предмет их использования, а также будет готовить базы для развертывания партизанской борьбы в тылу англо-американцев. Кстати, он специалист по замкам, у него у самого старинный родовой замок.
— Я знаком с его отцом, отставным генералом Карлом фон Штубером, — одобрил таким образом фюрер кандидатуру барона Штубера-младшего на должность коменданта крепости.
Уже после того, как они вышли из кабинета фюрера, рейхс-ляйтер попросил Скорцени зайти в его «скромную берлогу».
В приемной он велел адъютанту приготовить им кофе и бутерброды и обрадовался, когда тот сказал, что кипяток готов, а значит, через пару минут кофе будет на столе.
— Надолго я вас, оберштурмбаннфюрер, не задержу, но считаю, что разговор важен для нас обоих, — проговорил рейхсляй-тер, наполняя рюмки испанским коньяком. — Не стану скрывать: я не всегда согласен с какими-то положениями ваших начальников — Кальтенбруннера и Гиммлера, не всегда единодушен с ними в каких-то тактических — подчеркиваю, как правило, в сугубо тактических — вопросах.
— Это уже попросту невозможно скрывать, рейхсляйтер, — напомнил ему Отто. — Да и незачем, тем более от меня.
Кабинет Бормана оказался довольно просторным, но каким-то слишком уж неуютным, захламленным кипами бумаг, газет, старых листовок и плакатов, а еще — различными брошюрками, в одинаково безликих, коричневатых обложках. Он напоминал пристанище заговорщиков, которые, побросав все улики своего сговора, бежали из него, предательски оставив своего, обескураженного провалом, в конец растерявшегося, главаря.
— К вам, Скорцени, я отношусь с особым уважением, — заверял его тем временем «главарь» огромной, правящей в рейхе партии. — Еще с тех пор, когда вы были участником путча 89-го эсэсовского штандарта в Австрии, когда вы арестовали президента Вильгельма Микласа и федерального канцлера фон Шушнига [37] . Нам не выгодно было раздувать политические страсти вокруг этого венского переворота, и только поэтому вы, Скорцени, уже тогда не стали национальным героем, каковым стали после освобождения Муссолини.
— Это не так уж важно.
— Неправда, Скорцени, каждый такой поступок неминуемо должен оставаться в истории нашего национально-социалистического движения, в истории рейха. Кстати, в каком чине вы тогда пребывали?
— Гауптшарфюрера [38] .
— Всего лишь! То есть тогда вы еще даже не были офицером СС!
По-крестьянски коренастый и неповоротливый, Борман почти после каждой фразы натужно подергивал шеей, словно пробовал вырваться из туго затянутого ворота коричневой рубашки. Задав какой-либо вопрос, он с трудом запрокидывал голову и, склоняя ее на правое плечо, пытался пристально всматриваться в глаза собеседника.
— Свой первый офицерский чин, унтерштурмфюрера, я получил уже в составе дивизии «Дас Рейх», где, под командованием бригадефюрера Пауля Хауссера, воевал в Бельгии, Франции, Голландии. Но и там службу начинал в чине унтершарфюрера [39] , а командиром взвода был назначен перед отправкой дивизии в Югославию.
— На Москву вы шли уже в чине обер-лейтенанта войск СС, — как-то хмельно кивнул массивной-головой Борман. — Знаю, Скорцени, что вы всегда оставались истинным арийцем.
Они выпили за здоровье фюрера и тысячелетний рейх, которому, как оба прекрасно понимали, уже не суждено было состояться.
— Вы обратили внимание, что на заключительную беседу фюрер оставил только нас двоих. Только нас.
— Обратил, рейхсляйтер, — проворчал Скорцени.
Он, конечно, не пропустил мимо своего внимания еще и то, с какой страстностью, с каким скрытым восторгом произнес это Борман, словно дворовый мальчишка, которому позволили почистить бутсы своего кумира-футболиста.
— А почему только нас? Да потому, что фюрер понимает: в трудные дни нужно сплачивать вокруг себя только самых надежных, самых преданных. Это знаковое решение, Скорцени.
— Я тоже так считаю, дьявол меня расстреляй.
— Нет-нет, — узрел рейхсляйтер в его интонациях некий налет легкомыслия. — Фюрер ничего не делает просто так, случайно, даже если действует при этом сугубо интуитивно. Все решения его — так или иначе знаковые. Ибо таков фюрер в самом своем провидении. Впрочем, об этом вам лучше поговорить с Геббельсом, — вдруг иронично поиграл он уголками губ.