Спускаясь по лестнице «Дворца фюрера», какой-то полковник на ходу поприветствовал Шауба, но затем, чуть не споткнувшись, остановился и уставился на него.
— Вы, господин личный адъютант?!
— Проходите, Райнеке, проходите, — сквозь зубы процедил обер-группенфюрер. — Не теряйте времени. Служба. — А, подождав, пока тот уйдет, вновь заверил коменданта крепости, что позаботится о его повышении в чине.
Штубер прекрасно понимал, что таким образом личный адъютант фюрера вербует его в свои ряды полузаговорщиков, однако противиться этому не стал: какой смысл? А еще он понял, что полковник Райнеке появился у «Дворца фюрера» не случайно. Иное дело, что не ожидал увидеть личного адъютанта фюрера именно сегодня и именно здесь.
— В такой ситуации отставной генерал-майор фон Штубер, то есть мой отец, обычно говорит: «Повышение в чине — плата не столько за службу, сколько за мужество и преданность».
— Где он теперь?
— Остается хранителем родового замка фон Штуберов.
— Почему бы вам не вызвать генерала фон Штубера сюда? — воспринял Шауб упоминание об отце, как напоминание о нем. — Мы предоставим ему возможность блеснуть и мужеством, и преданностью. Напомните ему, что «война начинается полковниками, а завершается генералами», — прибег адъютант к чьему-то высказыванию. — Поэтому грех не воспользоваться дарами последней войны столетия.
— Если только удастся связаться с ним, — черство пообещал барон.
— И еще… Распорядитесь, чтобы экипаж самолета не дожидался меня.
Шауб и комендант встретились взглядами, и комендант понял, что именно к этой фразе и подводил его личный адъютант фюрера, стараясь преподнести ее как можно деликатнее. В свою очередь, Юлиус почувствовал, что это свое решение следует как-то аргументировать.
— Значит, это уже окончательное решение? — опередил его барон.
— Вряд ли за эти три дня мне удастся управиться в Мюнхене с делами. Тем более что придется заняться еще и архивом, который находится в ставке фюрера в «Бергхофе». Да и саму ставку нужно взять под надежную опеку.
— В таком случае признаюсь, что относительно самолета я уже распорядился.
Шауб облегченно вздохнул, благодарный за то, что штурм-баннфюрер из группы Скорцени не пытается заподозрить его в трусости или неверности вождю. Но тут же спохватился:
— Только не лгите, Штубер. «Распорядился» он!.
— Можете связаться с начальником аэродрома Зонбахом и удостовериться.
— Когда же вы успели, если только что узнали о моем решении?
— Распоряжение последовало сразу же после того, как вы приказали Зонбаху готовить машину для поездки в Мюнхен. Уже тогда было понятно, что в Берлин вы не вернетесь, поскольку это было бы актом безумия.
— Но сам-то я тогда еще сомневался, — вальяжно как-то проворчал Шауб, поводя плечами, словно цирковой борец перед выходом на ковер.
— Потому что тогда еще не видели патриархально весенних альпийских долин; а на горизонте не появлялись очертания пока еще нетронутых предместий родного Мюнхена. Всяк побывав-ший в этих краях берлинец чувствует себя теперь в Баварии, как фронтовик — на далекой тыловой побывке.
Личный адъютант фюрера искоса взглянул на диверсанта, благодушно хмыкнул и снисходительно простил его:
— Ладно, считайте, что на сей раз интуиция вас не подвела. Хотите сказать еще что-то?.
— Точнее, спросить. Кем вы видите себя после войны, господин обергруппенфюрер?
Шауб едва заметно улыбнулся, тут же согнал улыбку, но вновь улыбнулся.
— Какого угодно ожидал от вас вопроса кроме этого. Знаете, вы пока что единственный, кто за все время агонии рейха поинтересовался, кем я вижу себя после войны.
— Знаю, что в офицерско-генеральской среде интересоваться этим не принято, а в среде нижних чинов — еще и крайне опасно: ведь до окончания войны надо дожить, так что не сглазить бы!
— Надеетесь разыскать меня после войны, чтобы предаться воспоминаниями об этой поездке?
— А почему бы и не посидеть за кружкой пива, не вспомнить? Но если говорить серьезно, собираюсь завершить свою работу по исследованию психологии «человека на войне», точнее, психологии «профессионала войны».
— Я слышал, что вы увлекаетесь психологией профессионалов войны и даже коллекционируете их типы. Очевидно, вас интересует, собираюсь ли я писать мемуары?
— Именно об этом я хотел спросить, но попытался деликатничать.
— Если речь идет о воспоминаниях, сразу говорю: никаких мемуаров писать не буду, — твердо ответил Шауб, едва заметно кивнув проходящим мимо офицерам из охраны «Дворца фюрера».
— Жаль, ведь только вы можете знать о фюрере, о его жизни, его планах нечто такое…
— Только потому, что я и в самом деле знаю много чего «такого», Адольф и потребовал от меня поклясться, что никогда не стану писать о нем мемуары.
— Клятвооступничество вошло в моду со времен Тайной вечери.
— Причем потребовал сделать это в присутствии Скорцени.
— Что уже само по себе выглядело жестким предостережением, — согласно кивнул Штубер.
— Дело не в предостережении, просто мы с Адольфом прошли большой путь. Причем один из тех путей, которыми люди, как принято выражаться, «идут в Наполеоны». Уверен, что я еще не раз пожалею о том, что дал ему слово. А вижу я себя после войны обычным аптекарем.
Услышав это, Штубер замер, не зная, как реагировать на признание обергруппенфюрера СС, адъютанта фюрера, многолетнего депутата Бундестага [97] .
— Вы — аптекарем?! — неуверенно переспросил барон, не веря своим ушам.
— Что в этом странного? Да, владельцем небольшой аптеки. Или даже самым обычным, наемным аптекарем.
— Но с чего вдруг… аптекарем?!
— Это моя профессия, — самодовольно улыбнулся Шауб. С детства мечтал стать аптекарем, поэтому успешно окончил аптекарский колледж. Просто в свое время меня некстати призвали в армию, затем Первая мировая и все прочее, что за ней последовало. Так что аптекарем, барон, аптекарем..
Шауб вновь попрощался, ступил несколько шагов в сторону крыльца здания, на котором маялся часовой в каске с эмблемой СС, но затем остановился и снисходительно улыбнулся.
— Что, все еще удивлены, фон Штубер?
— Вы бы на моем месте не удивились?
— Если бы нашел в моих словах что-либо странное.
— Неужели действительно так легко сумеете перевоплотиться из обергруппенфюрера СС в… аптекаря?