Чань бросил ожерелье на пол и один за другим растоптал все камни, превратив их в пыль. Уоррел пытался его остановить, но кардинал оттолкнул дворецкого к стене.
– Ожерелье отравлено, – хриплым голосом сказал Чань. – Обыщите ее вещи, найдите синее стекло. Уничтожьте его. Не прикасайтесь к нему, не смотрите в него, или вы сами сгниете.
– Но… что с леди Аксвит?
– Уничтожьте стекло. Найдите доктора. Возможно, ее удастся спасти.
Чань вышел из комнаты и начал спускаться по лестнице, а сверху доносился жалобный голос Уоррела:
– Возможно? Или наверняка?
Чань молча прошел мимо лейтенанта охраны к воротам. Повернув за угол, он сразу же бросился бежать к церкви Святой Амелии. Каншер, перебежав улицу, присоединился нему, и Чань в нескольких коротких фразах объяснил, что произошло.
– Она там была, – сказал Чань. – Я уверен, что она видела, как я входил.
– Улица Констанца, – выдохнул запыхавшийся Каншер. – Я так предполагаю.
Улицу Констанца блокировал еще один пикет всадников. Человечек в пальто смешался с толпой, выжидая момент, чтобы перейти на другую сторону. Чань не представлял, куда тот направляется, но последовал за ним: Каншер, как испуганная мышка, всегда находил норку, какими бы ни были обстоятельства.
– Солдаты ее затормозят так же, как и нас, – пробормотал Каншер еле слышно. – Итак, что сделает эта леди? Чем дальше от Аксвит-хауса она окажется, тем лучше, так что… Ага… она выйдет через черный ход…
– И направится к опере! – прорычал Чань. – Там в трех кварталах стоянка наемных экипажей!
Они быстро пересекли широкую улицу и юркнули в первый же узкий переулок. Длинные ноги позволили Чаню опередить Каншера на первом же повороте. В конце переулка показался каменный фасад оперы. Человек в пальто свернул в боковую улицу, но кардинал устремился прямо к выстроившимся в ряд черным экипажам. Самый дальний из них, запряженный парой серых в яблоках лошадей, только что тронулся.
Он побежал за ним, крича пешеходам, чтобы ему уступили дорогу. Пара серых лошадей объезжала круглую площадь перед оперой – это была единственная возможность догнать экипаж до того, как он пропадет в городе. Чань понесся по дуге, уворачиваясь от лошадей и проклятий кучеров, пока не добрался до стоявшего на выезде с площади помпезного фонтана, изображавшего колониальные интересы империи и прославлявшего чудеса Азии, Африки и Америки. Их представляли три богини, возвышавшиеся над всем, что олицетворяло туземное изобилие: божками, зверями, туземцами. Все эти существа покорно извергали изо рта струйки воды. Чань заметил экипаж, который отделяли от него два туземца, едущие верхом на тигре, и бросился к нему.
Внезапно экипаж остановился, кучер встал и хлестнул кнутом кого-то с другой, дальней от Чаня стороны кареты. Стремясь не упустить свой шанс, кардинал преодолел в два прыжка оставшееся расстояние и, запрыгнув на подножку и ударившись плечом в дверцу, заглянул в незастекленное окно. От удара сидевшая в карете графиня покачнулась и выругалась. Она попыталась ударить Чаня по пальцам шипом кастета, но он просунул трость и сильным толчком отбросил ее к противоположной дверце, после чего мгновенно оказался внутри экипажа и вышиб кастет из рук графини. Прежде чем она сумела его подобрать, Чань вытащил клинок из своей трости и нацелил на женщину.
Экипаж остановился. Через дальнее окно кардинал заметил маленькую фигурку в коричневом, увернувшуюся от кнута кучера. Каншер снова все точно предвидел. В руках у него были булыжники, которые он был готов метнуть. Испуганный кучер повернулся к графине: не угрожает ли ей опасность? Стоит ли звать солдат?
Не убирая кинжала от груди графини, Чань поймал незакрытую, раскачивающуюся туда-сюда дверцу и захлопнул.
– Езжайте вперед! – крикнула графиня, глядя в глаза кардиналу. – И если кто-то еще встанет у вас на пути, сбивайте их!
– Вы уж простите меня, – сказал Чань, поднял ее кастет, готовый к тому, что графиня может напасть на него в тот момент, когда он опустил глаза. Она не двинулась. Он почувствовал в руке тяжесть ее изготовленного по особому заказу оружия и вспомнил, как оно вонзилось в его спину рядом с позвоночником. Чань выбросил кастет из окна.
– Ну вот, дорожный грабеж среди белого дня. Вы мне перережете горло сразу или сначала изнасилуете?
Чань сел на противоположное сиденье. Они оба знали, что, если бы его целью было лишить ее жизни, она уже была бы мертва.
– Кто ваш сообщник? Тот усатый гном! Если бы у меня был пистолет, я бы застрелила его. И никто не стал бы протестовать, как теперь, когда на карету леди устраивают засаду. – Она наклонила голову. – Как ваша спина?
– Я бегаю и прыгаю как жеребец.
– Позвоночник чертовски узкая вещь, в темноте в него трудно попасть. Вы вряд ли согласитесь снять очки?
– Зачем же?
– Чтобы я смогла увидеть, что он сделал, конечно. Вас удивит, как много можно узнать по глазам, языку, пульсу, я, правда, не решусь проводить анализ в движущейся карете. Оскар, как вы знаете, мог бы стать отличным врачом в своей особой сфере.
– Его сфера чудовищна.
– Амбиции всегда чудовищны. Вам бы следовало увидеть его в Париже в доме на улице Маре. Там стояла ужасная вонь, а ведь он тогда занимался только живописью!
Чань убрал кинжал в трость. Графиня напряглась, когда он потянулся к ней и специально ткнул своим пальцем в перчатке именно на то место на ее груди, куда минуту назад ударил наконечник его трости.
– Не сомневайтесь во мне, Розамонда.
– С чего бы? – Она опустила глаза. – Вы такой нежный.
Чань внезапно понял, как легко превратить угрозы в вид заботы. Она не останавливала его. Желания этой дамы были кричащими, как павлиньи перья, и таинственными, как… как ум женщины. Она положила руку на его запястье.
– Я говорила с доктором Свенсоном…
– Отпустите мою руку, или вам будет больно.
Графиня убрала руку себе на колени.
– Вам обязательно быть таким неприятным, таким глупым?
– Я достаточно глуп, чтобы вы оказались в моей власти.
Графиня разочарованно вздохнула.
– Вы тащите на себе прошлое, как преступник кандалы. То, что уже произошло, ничего не означает, кардинал. Время может изменить каждый атом в наших мозгах. Кто же не бывал в юности хнычущим дураком, потерявшим рассудок, опозоренным – на волосок от того, чтобы лишить себя жизни? Причем по таким причинам, что, если у него будет возможность припомнить их спустя хотя бы четыре месяца, то станет очевидно: умереть из-за них так же нелепо, как покупать платья, бывшие модными в прошлом году, даже всего по десять пфеннигов за фунт.
– Вы говорите, чтобы оправдать себя.
– Если вы, кардинал, в конце концов отнимете у меня жизнь, тогда и будете дерзким… Или же я отберу вашу, или оба наших черепа будут служить чашами для мытья рук лорду Вандаариффу. Но до этого момента… не надо.