Но новой учительнице Прискины сочинения очень нравятся. По итальянскому она всегда ставит ей восемь или девять, а когда вызывает к доске на других предметах, то как минимум семь. Причем оценки она записывает в журнал не карандашом, а ручкой, так что Мунафо́, когда вернется, обязана будет засчитать их. Розальба объяснила нам, что для тех, кто не по душе Мунафо́, это невероятная удача и что мы должны воспользоваться этим, выполняя все задания и готовясь как можно лучше, чтобы как можно чаще поднимать руку и получать хорошие отметки. Так мы получим кучу семерок и восьмерок, и пусть Томмазо Гай и Флавия Ланди хоть лопнут от злости!

Но это значит, зубрить каждый вечер после ужина, ведь не можем же мы отказаться от кино (тем более от моих клиентов), от прогулок или от игры в Трою на площади.

Ты, наверное, хочешь знать, что нового случилось в «Илиаде», но я напишу об этом в другой раз. На этой неделе мы не особенно много прошли.

Зато я расскажу тебе о своем сне, который снился мне вот уже три раза и всегда одинаковый. Странный сон, из тех, когда только тебе начинает что-то сниться, так ты сразу понимаешь, что это сон, и не боишься, что случится что-то плохое, потому что как только тебе вдруг станет страшно, так можно сразу же проснуться. Но зато приятные ощущения не оставляют тебя долго, даже во время завтрака.

Сон начинается так: я сижу на скале в виде трона на поляне. Не на троне, вырубленном в скале, а просто на камне, похожем на трон. На земле – песок и сосновые иголки. Вокруг – сосновый лес и можжевельник, как на пляже Сан-Микеле. Я в старом купальнике из красной шерсти с желтыми бретельками. Я – королева. Вокруг меня никого нет, и на голове у меня никакой короны, но я знаю, что я королева. И прекрасно вижу без очков. Меня переполняет радость, и я кого-то ожидаю.

И вот между сосен вдруг слышится шум: тук-тук, тук-тук, тук-тук, и на поляне показывается конь, прекрасный, без седла и уздечки, с длинной развевающейся гривой, хотя ветра нет и в помине. На спине у коня сидит ребенок – маленький, голый и светловолосый, и я думаю сначала, что это Дзелия, но у ребенка не такие длинные волосы. Он улыбается мне издалека, и я так счастлива! Я хочу взять его на руки, обнять, поцеловать, тоже сесть на коня позади него! Это самый счастливый момент сна. Я уверена, что как только сяду на коня, то сразу же тоже стану красавицей, как по волшебству. Но тут безо всякой на то причины малыш вдруг корчит мне рожицу, пришпоривает коня и проносится мимо совсем рядом со мной, не переставая кривляться на ходу. После чего скрывается в лесу по другую сторону поляны. Я зову его, хотя и не знаю его имени, просто: «Малыш, малыш!» – и просыпаюсь. Но, даже проснувшись, еще некоторое время я верю, что если бы мне только удалось сесть на этого коня, то я стала бы красавицей, и мама гордилась бы мной так же, как гордится Дзелией. Странный сон, правда?

Прошу тебя, Тереза, ничего не обещай этому Карло. Держи его на расстоянии, по крайней мере до тех пор, пока я его не увидела. И особенно не позволяй себя целовать! Не сейчас. Может, на Новый год, под предлогом праздника, но не сейчас.

Ну все, хватит писать. У меня уже рука болит и не хочу больше вырывать страницы из тетради. Ладно, целую тебя, а с Карло думай о том, что сказала бы в этот момент твоя лучшая подруга

Диана.

Глава четвертая,
в которой Розальба ненадолго становится парикмахершей

Командор больше ни с кем в доме не обсуждал свою женитьбу. Но это отнюдь не значило, что он о ней позабыл.

– Если уж хозяин вобьет что-то себе в голову, то становится упрямым, как осел, и никто из него этого не выбьет! – фыркала Форика. – Не хватало ему бардака, который принесли с собой родственнички из Лоссая! Так нет же, теперь, когда мы только все попривыкли, придется встречать с королевскими почестями мадаму швею!

Командор велел прислуге навести в доме парадный блеск, словно на носу была Пасха: снять шторы и гардины, выстирать их и выгладить; выбить ковры; отодвинуть от стен мебель, чтобы за ней не осталось даже самой невидимой паутины; начистить, стоя на шатающейся лестнице, все хрустальные подвески огромной люстры; стереть пыль с каждой картинной рамы и зеркал в стиле барокко; протереть спиртом телефонную трубку; проветрить все покрывала и одеяла; заменить мешочки с лавандой в шкафах с постельным бельем; натереть воском деревянную мебель; начистить до блеска серебро…

– Лишь при одном виде этого списка мне становится плохо, – возмущалась Галинуча. В Лоссае при необходимости такой генеральной уборки они всегда прибегали к помощи специализированной фирмы. Но этот старый скупец позволил Форике лишь привлечь к работе синьора Эфизио, да и то лишь на два утра, и вызвал на несколько часов уборщика театра, но только для самой тяжелой работы, например для перестановки мебели.

Для своей личной спальни – «Любовное гнездо двух старых сов!» – с сарказмом заметила Сильвана – Командор купил новую мебель, причем ужасного вкуса, по словам матери Дианы.

– Конечно, чего еще ожидать, наверняка они выбирали ее вместе, он и эта переулочная модистка. Хотя и раньше мебель была не ахти. Увы, у вашей бабушки был вкус настоящей крестьянки, – говорила она дочерям.

Старую мебель вынесли в сарай в конце двора.

– Спальня нашей бедной мамы! – всхлипывала тетя Лилиана, следя за работой из окна и прижимая руку к сердцу. – Какое неуважение к ее памяти! Какое оскорбление нам, ее детям, рожденным в этой кровати!

Но прекословить отцу она больше не осмеливалась, потому что Командор при любом намеке на критику выпячивал подбородок, как бульдог, и рычал в ответ привычную уже фразу:

– Если кого что-то не устраивает, тот может сейчас же укладывать чемоданы и убираться! Я никого не держу!

Сначала Диана думала, что они так и сделают и что скоро на вилле «Верблюд» никого не останется. Что дядя Туллио станет искать себе новую работу, что тетя Лилиана напишет заявление, чтобы ее снова взяли на должность учительницы, что мама… Что именно могла предпринять мама, Диана не особенно себе представляла. О том, чтобы вернуться в Лоссай, она больше не заговаривала, да и их финансовое положение нисколько не изменилось по сравнению с августом. И никакого предложения о помощи от маминых братьев тоже не пришло. Диана как-то говорила об этой возможности с Галинучей, но та отмела ее начисто:

– Вот еще, эти два бездельника! Да они сами едва сводят концы с концами благодаря доходам от крошечного куска земли, можешь и не мечтать о том, что они смогут прокормить еще и нас четверых!

Но несмотря ни на что Диана заметила, что мамино настроение в последнее время неуловимо улучшилось. Ее мрачная и беспрерывная грусть первых месяцев прерывалась теперь иногда короткими взрывами хорошего настроения. В ее гардеробе появилась светлая бежевая блузка, и за фортепиано она порой играла веселую музыку: «Аллегро, но не слишком», «Анданте нарастающее» было написано на нотах.