Я без сил прислонилась к косяку и долго слушала, как выворачивает внутренности Гоша. Потом отодрала себя от косяка и, медленно ступая, словно боясь, что ноги подломятся, как у кузнечика, коленками наружу, пошла к тайнику. Искала его не долго. Он был пуст.
На письменном столе стоял включенный компьютер, кликнув мышкой, я активировала монитор и прочла послание, прочертившее экран двумя строчками, составленными из огромных букв: «Прости, любимая. Я тоже жить не буду».
Какой-то умелый художник придумал мозаичное полотно, и теперь разноцветные куски складывались в одну жуткую картину — Анатолий убил подругу и взорвал себя вместе с домом приятеля. Можно не сомневаться, следствием будет принята основная версия — ревность. Жора Бульдозер соблазнил невесту друга, и поплатились за это — все. И коварный друг, и неверная невеста, и сам обманутый Ромео. Я почти уверена — на кухонном ноже найдут только отпечатки пальцев хозяина квартиры, а время смерти девушки будет совпадать с моментом взрыва дома. Или, точнее, немного опережать.
И теперь становилось совершенно понятным отсутствие в квартире засады и прочих неприятностей в виде электронных датчиков на дверях. Я немного удивилась тому, что неприятель решил ждать «гостей» на улице. Не проще было бы посадить ребятишек без грима и всякого пива прямо в квартире? Это так легко. Открывается дверь, визитера аккуратно «выключают» и вяжут…
Но всего этого просто быть не могло. В квартире произошло простецкое преступление, бытовуха, таких убийств сотня на сто одно. И никакой связи с крупной преступной организацией быть не должно, — ни засад, ни электроники. Только прощальное письмо и труп девушки с кухонным тесаком в груди. В квартиру могли зайти в любой момент, — например родственники или соседи, ведь вряд ли убийцы знают всю Толикину родню в лицо. И тогда вызванная опергруппа очень сильно удивилась бы наличию возле входной двери хитрых приборов, реагирующих на приход «гостей»… Умница Гоша, грамотно засек ряженого и оценил ситуацию.
Из коридора выполз совершенно зеленый Стелькин. Банданой он утирал лицо, и теперь цвет лысого черепа совершенно совпадал с лицом в целом. Ужас смыл с лица загар и превратил его в уродливую маску.
— Что тут? — словно не зная, что лежит на диване, просипел Гоша.
— Надо валить отсюда, — прошептала я.
— Они… ее… убили?
— Нет! Спать положили! Давай приходи в себя, у нас времени мало…
— А чемодан? — почему-то спросил Стелькин.
— Оставим здесь. Тут и без чемодана наших следов навалом. Главное, на момент убийства у нас у всех есть алиби. Усек?
— Усек, — кивнул стилист. — А откуда ты знаешь время?
— Книжки читать надо, — буркнула я. — Девушку должны были убить в то время, когда Анатолий был еще жив и ждал гостей в доме Жоры. Иначе все бессмысленно. — Я подтолкнула Гошу к монитору и показала на «прощальное письмо». — Понял?
— Понял, — кивнул Гоша. — Это Толик ее зарезал?
Мы снова поменялись местами. Стилиста выворачивало от ужаса, у меня открылось второе дыхание. Стремительная рокировка — пешки бегают по полю и обретают значимость фигур. Корона ферзя тяжело села мне на голову.
Какой же шахматист играет с нами партию?! И не слишком ли мы самонадеянны, раз не запросили хотя бы ничьей? На победу надежд уже совсем не оставалось.
— Рукопись исчезла, — шепнула я и силой отвернула Гошу от мертвой девушки. — Не глазей. Это Марина Кошелькова.
— Откуда знаешь? — сдавленным голосом произнес парикмахер.
— Книжки надо читать, — опять посоветовала я. — Давай собирайся с духом, надо еще мимо ряженого как-то пройти.
От этих слов и всего увиденного Гошу снова скрутил позыв рвоты. Он добежал до туалета, но кашлял и хрипел там впустую. Желудок уже изверг завтрак и ни капли не выдавал наружу.
— Воды, — простонал Гоша.
— Нельзя, — отчеканила я. — А то рвота не прекратится.
— Откуда знаешь? — просипел бедолага.
Я не стала говорить о книжках и личном опыте, а подвела стилиста к зеркалу и всунула ему в руку мокрую бандану:
— Обвязывайся.
— Я не могу…
— Обвязывайся, я сказала! — И не сильно пнула его в бедро.
От моего пинка Стелькина закачало, я поймала ступней ножку табурета и подпихнула его под Гошин зад.
— Давай, миленький, давай! Мы не можем сидеть здесь до вечера! Надо уходить…
Плача и причитая, Гоша с третьей попытки нацепил платок на лысый череп, затем, шатаясь, поднялся с табурета. Табурет с грохотом опрокинулся на пол, и баба Аня, наверное, решила, что беременная племянница упала в обморок.
Чемодан теперь точно придется в квартире оставить. И багаж, и Стелькина из дома мне не вынести. Кого-нибудь обязательно уроню.
— Гошик, ты идти нормально можешь? — заботливо спросила я.
— Нет. А нормально, это как?
— Не шатаясь. Не падая.
— Не могу… Меня сейчас вырвет.
— Тогда давай быстрее.
Стелькин в туалет не пошел, прислушался к ощущениям и объявил:
— Нет. Передумал.
Я внимательно присмотрелась к нему и пошла по пунктам:
— Тогда вот что. Сейчас мы выйдем из дома. Ты можешь шататься, а я буду тебя ругать. О’кей?
— За что?
— За то, что с утра нализался!! Вот за что! Окрик подействовал, и на Гошином лице отпечаталась активная мозговая деятельность.
— Пьяный, что ли?
— Ну. Шатайся сколько влезет. Но не падай, ради бога. Мне тебя придется волоком тащить, а у самой ноги трясутся.
Парой разбитых, но дружных алкашей мы вывалились из подъезда. Я несла на плече Гошину голову и громко материлась.
Ряженый сидел на том же месте, с той же бутылкой пива и считал тех же голубей.
— Скотина, так тебя да эдак! — рычала я. — Не умеешь жрать, неча на стакан с утра прыгать! Ур-р-р-р-род!
Ряженый был полностью со мной согласен и, не скрывая некоторой брезгливости, воротил личико. Забулдыги его совершенно не интересовали, в деле, к которому он был приставлен, забулдыгам не место. Все вероятные объекты — сплошь приличные люди или бандиты.
Приближаясь к углу дома, Гоша все увеличивал и увеличивал ритм шага. Теперь уже я едва поспевала за ним и шепотом молила об одном:
— Тихо, Гоша, тихо. Не надо торопиться. Нам некуда спешить…
Гоша сопротивлялся и летел вперед. Свернув за угол, я нацепила на нос очки и буркнула:
— Кончай балаган. Меня родная машина не узнает.
Гоша кивнул, прислонился к березе и попросил:
— Дай отдышаться.
— Дыши. Только недолго. Полине надо когти рвать.