– Не может быть, чтоб не нашли, – продираясь сквозь колючие заросли, твердил про себя Иван. – Не может.
Вспомнилась Настя, ее карие, с золотистыми веселыми зайчиками, глаза, растрепанные по плечам локоны, нежная кожа…
Ах, Настасья… супруга любимая… как мало же мы вас ценим, супруг! Есть вы, есть в доме уют и тепло – а мы и не замечаем, словно бы все само собой делается; не пустует по ночам ложе – так вроде бы и должно, дети… на сносях Настена-то, осенью уж и рожать, к зиме ближе. Как там она, с дитем-то во чреве, в этих поганых лесах, в болотах непроходимых? Да и рыжую Аврааму ежели вспомнить, кормщика Кольши Огнева жена… у той-то детеныш мелкий на руках, младенец. Той-то как? Эх, бабы, бабы…
Вдоль неширокой речки берега тянулись низкие топкие, местами заросшие ивняком и вербою так, что невозможно было продраться, приходилось прорубать путь саблями. В белесом, затянутым облаками, небе, высматривая добычу, кружили хищные птицы, кружили низко-низко, почти над головами ватажников. И, слава богу, больше никто не кружил! Всадники на летучих драконах, соглядатаи сир-тя, что-то нынче не показывались, видать предвидели дождь или бурю – не зря же всю ночь напролет дул-буранил промозглый северный ветер.
Пока шли, заодно и охотились, Маюни взял на стрелу упитанную утку, ее-то вечером и запекли в глине, набив в брюхо пахучих трав – чтоб не воняла тиной, да еще наловили рыбки. Поели да полегли спать, устроив шалаши и выставив ночную сторожу.
Ночка прошла спокойно, разве что еще больше усилился ветер – что и к лучшему, разогнал, разнес к утру облака-тучи, подморозил, едва ль не иней – что тоже неплохо, против водяных змей да всяких прочих зубастых теплолюбивых тварей.
Иван, честно сказать, подмерз малость, накинул на плечи кафтан, ворочался… И снова привиделась Настя, босая, простоволосая, в короткой татарской рубахе красного шелка – сибирский трофей, атаманов подарочек.
К исходу вторых суток казаки Ивана обследовали небольшое озерко – потратили время зря и несолоно хлебавши повернули обратно, как и было сговорено. Назад шли куда как ходко, еще бы – теперь-то приглядываться да искать не надо, знай себе шагай…
В условленном месте, на берегу, ватажников уже дожидался Ганс Штраубе со своим отрядом. Разбив лагерь, казаки ловили на берегу рыбку, а кто-то охотился на уток да прочую пернатую дичь. Сам же немец просто сидел у костра, о чем-то раздумывая… А завидев вернувшегося атамана, приветственно улыбнулся:
– Ну, что у вас, герр капитан?
– У нас ничего, – Иван с досадой махнул рукою. – А у вас?
– А у нас – вот, – словно бы между прочим, Штраубе протянул атаману… маленький шелковый лоскуток. Красный!
– У протоки нашли. Правда – ничего боле.
Протока оказалась вполне широкой, с теплой коричневато-зеленой водою, в коей, верно, вполне могли бы водиться разные гады, о чем не преминул напомнить Ганс.
Маюни вдруг затряс головой:
– Нет, рано еще для гадов. Здесь им зябко, да. Думаю, нам купаться, окунуться – можно.
– Окунемся, что ж.
Согласно кивнув, Егоров объявил привал – не столько отдохнуть, сколько внимательно осмотреться, подумать.
– Вот здесь мы лоскуток этот нашли, – показывая, объяснял немец. – За кусты, вон, зацепился… как раз там, где протока надвое расходится… у того рукава, что левее. Думаешь, герр капитан, знак кто-то оставил?
– Не думаю, а даже знаю – кто.
К вечеру протока расширилась, высокий, с густым подлеском, лес кружил ее со всех сторон, подступая все ближе, жадно цепляясь за воду мощными кривыми корнями и свисающими канатами лиан. Тупая жара нависла над рекою и лесом, в плотном желтоватом от болотных испарений воздухе громко орали какие-то разноцветные птицы, проносились разноцветные бабочки и стрекозы, вот прошмыгнул бурундук, за ним еще какая-то мелкая ящерица… следом же показались ящеры покрупнее – охотники! Высотой с человеческий рост и длиной, если считать с хвостом – сажени две с половиной, они чем-то напоминали косуль или ланей, продвигаясь столь же стремительно, будто бы невесомо, невесомо, склоняли вниз длинные изящные шеи, увенчанные плоскими головами с явно хищными мордами. Небольшие передние лапы не касались земли, задние же чем-то напоминали копченые окорока.
Завидев казаков, ящеры издали какой-то клекот и мигом шмыгнули в папоротники, видать, им уже приходилось сталкиваться с людьми… с колдунами.
– Думаю, дальше нам здесь не пройти, герр капитан, – устало сунув в ножны зазубренную об лианы саблю, покачал головой Штраубе. – Предлагаю построить плоты!
– Плоты… что ж, это дело.
Места вокруг тянулись недобрые, здесь явно обитали существа, куда опаснее только что промелькнувших ящеров: пару раз казаки замечали над вершинами деревьев непропорционально маленькие головы огромных длинношеев, видели и протоптанную трехрогами просеку к водопою, где плескался на мели спинокрыл… Судя по уже приобретенному ватажниками опыту, эти твари были на вид страшны, но для людей не опасны, потому как питались травою, корою, личинками и всем таким прочим. Однако где травоядные, там и хищники – приходилось держать ухо востро.
Плоты соорудили на удивление быстро – просто связали лианами поваленные бурей стволы да утыкали кольями – так, на всякий случай, может, и задержат какого-нибудь озерного гада.
Погрузившись на плоты, повеселевшие казаки – дальше-то все ж не пешком! – оттолкнулись вырубленными в кустарнике шестами и медленно поплыли вдоль берега. Впередсмотрящие деловито мерили палками воду – протока оказалась не глубокою, меньше сажени, и это радовало – никакая зубастая водяная сволочь не притаится, не спрячется, уж по крайней мере пока. Правда, как-то высунула из воды плоскую голову любопытная водяная змея… да, едва не получив шестом, предпочла поскорей скрыться.
– Рыба есть! – запромыслив коротким копьем изрядной величины форель, Михейко Ослоп довольно хмыкнул: – Добре! Знать, хищной твари тут мало.
– Пока мало, Михеюшко, – промолвил себе под нос Семка Короедов, уже не раз пожалевший, что вернулся в острог.
Плыл бы сейчас себе спокойно на струге, вместе с дядькой Силантием, поплевывал бы, поглядывая на выгнутый ветром парус, и в ус бы не дул: не продирался бы сквозь непроходимые заросли, как нынче, не всматривался бы с плохо скрываемым страхом в кусты и воду – а вдруг да выскочит оттуда разверстая усеянная острыми зубищами пасть! Выскочит, да ка-ак схватит!
Все золото проклятое. Взалкал, взалкал парень! Как бы теперь головы не лишиться.
И до того сделался Семка нервным, что буквально всматривался в каждый подозрительный бурун, готовый вовремя отпрянуть, выставить вперед рогатину… не зря всматривался, как оказалось!
Едва выплыли на середину протоки, как вдруг скользнула у поверхности длинная мутновато-зеленая тень размером со струг, с мощным хвостом и ластами, словно у тюленя, с длинной вытянутой шеей и такой же вытянутой башкой… клыкастой, с маленькими желтоватыми глазками, глядевшими на казаков с нескрываемой злобой!