Винцеры, израненные и окруженные, обменялись долгим взглядом. Не было сказано ни слова, но Петалина поняла: решение принято.
– Я всегда любил тебя, моя госпожа. – Марцелл поднял голову и посмотрел на нее.
В голосе не было сердечного жара, но слова высекли искры. Глаза Петалины наполнились слезами: прежде он никогда ей такого не говорил. Она попыталась улыбнуться в ответ, ибо знала: он сказал это в ожидании смерти.
– Я никогда не забуду тебя и всегда буду чтить… – продолжал он.
Потом братья опустили мечи, и в зале воцарилась какая-то неуверенная тишина. Петалина ощутила некий гул у основания черепа, заболела голова. Она тряхнула ею, пытаясь разогнать боль; то же проделал какой-то солдат. Но боль стремительно набирала силу… и где-то глубоко в животе зародилась свинцовая жуть. Головокружение и страх быстро завладели всем существом, ее затрясло. В висках забилась кровь, затуманивая взор. Показалось, что братья Винцер вдруг стали выше ростом, выделяясь среди стоявших рядом. Голова уже раскалывалась от боли, живот скрутило. Петалина зажмурилась, обхватила голову руками и закричала, пытаясь хоть как-то сбросить ужасное напряжение. Солдаты вокруг тоже роняли мечи и хватались за голову. Лишь Маллет поднял оружие и попытался атаковать Винцеров. Казалось, он силился пробиться сквозь незримую стену. Изо рта, глаз и ушей у него потекла кровь, но, даже распахнув в безмолвном крике рот, Маллет продолжал двигаться.
А потом его тело взорвалось кровавым фонтаном, и это было последним, что Петалина увидела в своей жизни. Голова, руки, ноги полетели в разные стороны, залив алыми потоками стену и людей поблизости. Петалина широко раскрыла рот, глаза лезли из орбит. Она молилась об избавлении…
* * *
Снаружи Рийс беспомощно молотил в дверь кулаками. Он послал троих поискать что-нибудь в качестве тарана. Еще двое карабкались по наружной стене оперы, над озером, отыскивая запасной вход. Вернувшись, они рассказали, что белые стены очень скользкие: того и гляди сорвешься, какое там внутрь пролезть. Задрав голову, Рийс начал с надеждой разглядывать узорчатую крышу.
Потом с той стороны двери послышался скрип засова, и на всякий случай Рийс отступил. Двери распахнулись. Изнутри тотчас дохнуло запахом крови и смерти. Рийс успел не на шутку перепугаться, но испуг тотчас же сменился восторгом: наружу преспокойно вышел Марцелл, сопровождаемый Рафом. Другое дело, выглядели братья странно и весьма зловеще. В лунном свете Рийсу сперва показалось, что они с головы до пят вымазаны черной краской, сквозь которую жутковато просвечивали только белки глаз. Мгновением позже до него дошло, что на одежде и лице была не краска, а кровь. Что же там случилось? Волосы на затылке зашевелились. Может, ветерок с озера налетел…
Марцелл молча озирался.
– Капитан Рийс, не так ли? – первым заговорил Раф.
– Да, государь! – с готовностью ответил тот, польщенный, что столь великий человек, оказывается, запомнил его имя.
– Что здесь случилось? – спросил Раф.
– Мы услышали, как внутри начался бой, государь. Мы вернулись, но воины Тысячи не дали нам войти. Ну, мы их и убили, – без затей ответил капитан.
Он сам бы не отказался задать Рафу пару-тройку вопросов, но не решался.
– Хорошая работа. – Марцелл точно проснулся. – Дай нож.
– Он в крови… – виновато пояснил Рийс, немедля вытащив кинжал и протянув вельможе рукоятью вперед.
После боя он действительно лишь кое-как вытер клинок об одежду кого-то из павших телохранителей. Прозвучало довольно глупо, ибо ладонь, в которую он вложил рукоять, была сплошь залита кровью.
Марцелл взял кинжал за острие, обернулся и метнул в озеро. Клинок чмокнул, войдя в шею последнему из бунтовщиков: тот, раненный, пытался уплыть к берегу в темноте.
– Проследи, капитан, чтобы все тела были убраны, – приказал Марцелл. – Твоему погибшему товарищу будут оказаны все должные почести. Тела мятежников – сжечь.
– Слушаюсь, государь! – Рийс посмотрел на тихий и темный театр и неуверенно спросил: – Там… лекарей, может быть?
– Нет. Там все мертвы. В том числе и госпожа Петалина.
Рийс промолчал. Для соболезнований определенно было не время. И не место.
«Вот бы знать, – вновь подумал он, – что же там произошло?»
– Оставшихся Леопардов собрать и под замок, – продолжал Марцелл. – Возможно, они ничего не знали о заговоре, но рисковать мы не можем.
– Слушаюсь, государь.
– Итак! – Марцелл в самый первый раз прямо на него посмотрел, и Рийс едва не попятился – такая запредельная властная мощь исходила от этого человека. – Итак, мне необходима новая сотня. Выберешь в Первой Несокрушимой девяносто девять воинов, вне зависимости от ранга. Наделяю тебя всеми необходимыми полномочиями. Ты станешь их командиром, и называться они будут сотней Ночных Ястребов. Имя же Леопардов сотрется со страниц истории.
– Это великая честь, государь… – Рийс наклонил голову. – Прикажешь ли Ночным Ястребам допросить Леопардов?
– Нет, этим займутся другие. Мы непременно выясним, кто в ответе за сегодняшние события.
И двое братьев зашагали прочь по белому мраморному мостику. На их телах и одеждах подсыхала черная кровь, позади тянулись цепочки кровавых следов…
Рийс перевел дух и шагнул внутрь театра. Огляделся – и сначала ничего не понял. Тел, по существу, не было. Зато все поверхности – стены, пол, даже высоченный потолок округлого зала – были сплошь залиты кровью. Запах стоял непередаваемый. Рийс вдохнул его и чуть не запаниковал: показалось, будто легкие наполняются кровью. Потом глаза начали привыкать к факельному освещению, и он стал различать куски тел. Сгустки мозга, обрывки плоти, осколки костей… Некоторые совсем маленькие, другие покрупней. По стене, скользя в густеющей крови, медленно съезжала половина оторванной кисти. Застряла… сдвинулась… вновь поползла…
Некоторое время Рийс завороженно смотрел на нее. Потом тряхнул головой и отвернулся.
Его товарищи стояли рядом с ним, бледные и молчаливые.
– Вызывайте уборщиков, – приказал Рийс. – Хоронить, похоже, тут нечего…
В тот год первый снег выпал рано – как будто осажденному Городу только этой напасти и не хватало. Суеверные утверждали: если снег выпадает прежде Пира призывания – быть суровой зиме! Старые карги поглядывали на небо и, качая головой, предрекали суровые дни. Мокрый снег лежал на улицах и переулках, погружая Город в непривычную тишину. Он медленно таял на черепицах крыш, влага проникала на чердаки, затекала в окна. Когда солнце уходило, слякоть превращалась в лед. Улочки Оружейной, а местами Баренны и Бурманского конца, и так-то небезопасные по ночам, в темные часы делались совсем непроходимыми для обычного люда.
Каждую ночь сотнями умирали беднейшие среди жителей Города, и без того донимаемые голодом, болезнями и двуногими хищниками, что норовили отнять последнее у обездоленных. Хотя что им смерть – то жалкое существование, которое они вели, и жизнью-то назвать было нельзя. Те, кто еще не желал сдаваться, переселялись в относительно теплые сточные подземелья. Так было всегда: чем свирепее зима, тем больше прибавлялось народу в древних Чертогах. Таким образом, население Города все убывало, а с ним сокращалась и потребность в продовольствии. Чиновники, ведавшие распределением съестных припасов, поздравляли себя с хорошей работой. В обычное время их задачей было еще и снабжение топливом, однако запасы угля и горючего масла практически исчерпались уже давно. До такой степени, что зимой отапливался только дворец, и то не весь.