— Да неужели?

Потрясенная Северина уставилась на нее. Ксавьера с совершенно непроницаемым лицом отгородилась от нее стеной безразличия и не давала никакой возможности проникнуть внутрь.

Северина пролепетала:

— Ты меня больше не любишь?

— Идиотка! Я вообще и не думала тебя любить. — И Ксавьера захлопнула дверь.

10

Сначала Франсуа-Максим представлял другим исчезновение Северины как забавный случай. Когда он вечером за ужином рассказывал детям, где мама, то сам почти верил в свои объяснения:

— Мама уехала отдохнуть. Она ничего не сказала потому, что просто не хотела вас тревожить.

— А когда она вернется?

— Скоро.

— Она что, заболела?

— Нет, просто устала.

— Это мы ее утомили? — спросил Гийом.

— Вот именно, поэтому, мальчик мой, она и исчезла потихоньку: она боялась, что кто-нибудь из вас задаст ей этот вопрос.

— Значит, мы правда ее утомляем?

— Да нет же. Если бы ты ее спросил об этом, она бы осталась, чтобы тебя в этом убедить.

— Надеюсь, что она скоро вернется.

Когда Франсуа-Максим пришел домой в шесть вечера и удивился, что жены нет дома, он набрал ее номер телефона и оставил на автоответчике какое-то обычное сообщение. Потом, поднимаясь в ванную принять душ, он нашел от нее записку на комоде в их спальне: «Прости меня, иногда я совершенно не знаю, как жить. Я так больше не могу». Дальше ему становилось все тревожнее, и он звонил ей каждые десять минут, натыкаясь на автоответчик, который голосом Северины безразлично называл его на «вы» и предлагал оставить сообщение после звукового сигнала.

Уложив детей, он позвонил всем близким друзьям, спрашивая, не ночует ли она у них: это было непросто, потому что он старался выяснить это, не объявляя, что она исчезла. Этот обзвон не принес результатов.

В полночь, когда он решил, что беспокоить людей дальше уже неприлично, он сел в гостиной и стал думать. У Северины депрессия, это стало очевидным: ее постоянная меланхолия, неспособность принимать решения, безразличие почти ко всему на свете показывали, что она потеряла то, что поддерживает в нас волю к жизни, — желания. Почему он не догадался об этом раньше? Почему не вмешался?

Просматривая записные книжки, он раздумывал, к какому специалисту надо бы ее отправить прямо завтра. К психиатру или к психотерапевту? Судя по разговору, который случился недавно вечером, когда она рассказала ему о своем отце, скорее речь должна была идти о психотерапии. Но тогда дело рискует затянуться: визиты к психологу — это надолго… Чтоб побыстрей улучшить ее состояние, правильней будет обратиться к психиатру, и пусть он пропишет ей таблетки. Идеально было бы найти психиатра-психотерапевта, который соединил бы в себе качества спринтера и бегуна на длинные дистанции. Франсуа-Максим пообещал себе, что завтра прямо в восемь утра свяжется с Варнье, своим коллегой по банку, известным ипохондриком, который, как и положено таким людям, знал лучших специалистов по каждому заболеванию.

Вернувшись в спальню, он не стал даже раздеваться и рухнул прямо на покрывало, не разбирая постель. То, что рядом не было Северины, делало сам процесс сна неприятным для него; с тех пор как они поселились в этом доме, ему нечасто приходилось спать одному.

Он долго лежал, уставившись в темный потолок, по которому иногда пробегали отсветы далеких вспышек молнии. Гроза удалялась от Брюсселя на северо-запад, оставляя за собой шлейф мелкого монотонного дождя.

Есть ли ему в чем себя упрекнуть? Конечно, он мог бы вести себя более внимательно, уделять Северине больше времени, а работе или детям — меньше; и все же, хотя он был готов критиковать свои недостатки, он считал себя хорошим мужем. Хорошим, тем более что ему было что скрывать — тайную, побочную сексуальную жизнь, связи со случайными мужчинами. Если бы он не предавался этим секретным радостям, наверняка ему бы наскучила семейная жизнь, как и многим мужьям. Но поскольку он нашел себе подругу после множества запретных связей, он должен был вести себя безупречно.

Тут он вскочил. А вдруг Северина узнала его секрет? Сердце у него заколотилось, потом Франсуа-Максим снова улегся: невозможно! Он был достаточно осторожен. И даже если бы кто-нибудь рассказал об этом Северине, она бы такого человека просто прогнала.

А у нее, стало быть, депрессия.

Иногда он ненадолго расслаблялся и засыпал. А просыпаясь, каждый раз на себя сердился: ему было положено ждать ее, не поддаваясь усталости.

Во время такого недолгого сна он еще раз прокрутил в голове то, что она рассказала ему о своем отце и его переодеваниях. Как она умудрилась так долго молчать об этом? Он себя спрашивал: не состояла ли их пара из одних загадок, не строили ли они оба их общую жизнь больше на молчании, чем на разговорах? А что было бы, если бы он сразу признался ей в том, что мужчины нравятся ему больше, чем женщины, если бы она призналась в том, что ей трудно кому-нибудь довериться?

И он снова вскочил. Вот причина ее депрессии: она ему не доверяет. С одной стороны, зря, потому что он ее любил и уделял ей время. А с другой — не зря, она ведь жила с мужем, часть жизни которого для нее оставалась неизвестной. Может, она это чувствовала? Может, страдала от этого?

В шесть утра его телефон завибрировал. Он схватил его. Северина только что послала ему сообщение: «Прости меня».

Он тут же вызвал ее номер, попал на автоответчик и набрал ответ: «Мне не за что тебя прощать. Я тебя люблю».

Когда он писал «я тебя люблю», на глазах у него выступили слезы, потому что он редко говорил ей об этом, а еще потому, что интуиция подсказывала ему, что он говорит это слишком поздно.

Он еще подождал ответа. Прождав час, он встал, огорченный, и решил заняться детьми.

После душа, завтрака и проверки портфелей он повез их в школу: в отличие от других дней сегодня у них не было настроения выйти побегать в лесу.

Он вернулся домой, думая, что останется у себя ждать звонка от Северины и будет пока работать с коллегами по телефону или по электронной почте.

Когда он припарковал машину на площади Ареццо, он увидел, как полицейские поднимаются по ступенькам к подъезду. Он выскочил из машины и обратился к ним:

— Господа, вы не меня ищете?

Самый старший из них обернулся:

— Франсуа-Максим де Кувиньи?

— Да.

— Вы муж Северины де Кувиньи, урожденной Вильмен?

— Конечно.

— У нас плохие новости, месье. Сегодня, в шесть тридцать утра, ваша жена бросилась с крыши паркинга. Она мертва.

Франсуа-Максим надолго впал в прострацию. Он ни о чем не мог думать, только прокручивал в голове эту сцену: Северина выруливает по винтовому подъему на седьмой этаж паркинга с открытой площадкой на крыше; там она не забывает закрыть машину, убирает ключ в карман плаща, потом карабкается на парапет.