Сомневалась ли она? Ясно, что нет. Когда начинают думать, уже не прыгают. Она взглянула вниз, убедилась, что на тротуаре, где она собиралась разбиться, никого нет, и бросилась в пустоту.
Франсуа-Максиму сообщили, что она умерла в момент падения — от удара о землю.
«Наверно, так лучше».
Он принялся снова прокручивать эту сцену. Ничто другое его не занимало. Он больше не был собой, а был Севериной и пытался представить себе последние моменты, пока ее ум сохранял ясность.
Рядом с ним сидел Варнье, второй человек в банке. У Франсуа-Максима, когда он узнал эту ужасную новость, сработал только один рефлекс: предупредить на работе, что он не придет. И коллега тут же приехал помочь ему, составить компанию, чтобы он не сидел один в своей комнате.
Варнье выхватил мобильный, нахмурился и на минуту вышел.
Вернулся он с женщиной лет сорока, у нее было приятное, открытое лицо.
— Франсуа-Максим, это Мари-Жанна Симон, психиатр, специалист по травмам. Я тебе уже говорил, нужно сообщить детям.
Франсуа-Максим вышел из ступора и в ужасе пробормотал:
— Я не могу! Я никогда этого не смогу!
Женщина подошла ближе и положила ему руку на плечо:
— Это нормально, господин Кувиньи. Мы ведь не для того рожаем детей, чтобы сообщить им, что их мама умерла.
— Вы собираетесь… им сказать… как она умерла?
— В таких случаях ничего нет хуже неправды. Ваши дети имеют право знать. Они лучше восстановятся, если будут знать правду, чем если рассказать им что-то другое.
— Они уже вернулись?
— Они полдничают на кухне. Я только что говорила с ними: они задают себе вопросы, чувствуют, что что-то случилось, просят позвать вас.
— Идите к ним, умоляю вас. Я приду вслед за вами.
Она вышла из комнаты, а Франсуа-Максим вслушивался в каждый звук: вот шаги на лестнице, скрип двери, вот голоса детей, потом внезапная тишина. Наверно, она говорит с ними. Что она там делает? Что говорит?
Встревоженный, он побежал вниз, чтобы предотвратить трагедию, и тут услышал детские крики.
Он заткнул уши и сжал свой череп, будто хотел его раздавить.
— Ну вот, дело сделано, — прошептал, вернувшись, бледный Варнье.
Франсуа-Максим отвернулся. Теперь в доме стояло ледяное безмолвие. Но детские крики продолжали звучать в его голове.
— Северина, зачем ты это сделала?
Взволнованный Варнье метнулся к нему, готовый лепетать все, что угодно, лишь бы его утешить; Франсуа-Максим махнул рукой, прося оставить его одного.
— Я должен прийти в себя, прежде чем увижусь с детьми. Пожалуйста, уходи.
Варнье почтительно ретировался, прикрыв за собой дверь.
Франсуа-Максим ходил кругами, надеясь, что если размять ноги, то и голова немного придет в себя.
Не помогало…
Потерянный, вымотанный, он уставился на шкаф Северины, распахнул его и пробежал глазами по ее вещам. Ничто здесь не говорило о ее исчезновении. Сегодня, как и вчера, тут пахло ее ландышевыми духами, висели ее шелковые шарфики, кашемировые свитеры и тонкие хлопчатобумажные блузы. Он провел по ним рукой, боль только усилилась.
Он открыл отделение с гардеробом и, не задумываясь, вынул льняное платье. Он поглаживал его, вдыхал запах, решил разложить его на кровати. Потом вынул еще одно, положил рядом. И еще одно. И еще…
Теперь на постели его ждали четыре расплющенные и послушные Северины.
Он снова открыл шкаф и увидел ее вечерний туалет, который любил больше всего, — из черного шелка, изысканно сочетавшегося с панбархатом. Северина надевала его по важным поводам. Он вытащил его и прижал к себе.
Разглядывая себя в большом, до пола, зеркале, он обнаруживал в нем отражения каких-то счастливых мгновений из прошлого, когда он, беспечный, так гордился своей женой, идя с ней рука об руку.
За спиной у него раздался тонкий охрипший голосок:
— Папа?
Франсуа-Максим обернулся и увидел Гийома с покрасневшими глазами: мальчику на мгновение показалось, что перед ним мать, по которой он плакал.
Вдруг стало совсем тихо, по спине собравшихся побежали мурашки.
Все триста человек обернулись: сквозь залитые солнцем ворота в церковь вплыл гроб Северины, его несли на плечах четверо мужчин в черных костюмах. Дубовый ящик казался невесомым. С их появлением орган заиграл хорал Баха: медленный, серьезный, исполненный пронзительной глубины и внимательного уважения к жизни и к смерти; это была музыка, в которой слышались одновременно и грусть, и ее разрешение — надежда. Гулкие внушительные мелодичные звуки выплетали в воздухе чувство сосредоточенной печали.
Ипполит опустил голову, он не мог на это смотреть: представлять себе, что там, в ящике, находится женщина, было ему невыносимо. По правую руку его дочь Изис смотрела во все глаза, не упуская ни одной подробности церемонии: она зачарованно провожала глазами медленно шагавших мужчин, поступь которых сливалась с музыкой. Рядом с ними — Жермен, он даже загородился рукой, так ему не хотелось при этом присутствовать; если бы не стечение обстоятельств, он сейчас был бы в другом месте, учился бы ухаживать за кустами в городском саду, с закатанными рукавами, под ярким солнцем, но ему пришлось окунуться в прохладную тень этого здания, видеть сотни убитых цветов, сплетенных в венки и брошенных у алтаря.
Сначала Ипполит думал пойти на церемонию один. Его поразило, что мать семейства, которую он наблюдал со стороны уже многие годы, хрупкая и задумчивая, очень любезная — ведь она всегда махала ему рукой в знак приветствия, — покончила с собой. Сделать такое, когда у тебя четверо детей! Он вот никогда не покончит с собой — из-за Изис. Из любви и чувства ответственности. Сформулировав для себя эту невозможность, он осознал, в каком ужасном состоянии, должно быть, оказалась Северина, в какой пучине скорби, если горе и даже любовь близких уже не имели значения… От мысли о такой безнадежности садовник растерялся. Придя на похороны, он проявлял свои теплые чувства к ушедшей, но в то же время ему хотелось ей доказать, что она ошиблась: люди любят друг друга, помогают друг другу, надо полагаться на тех, кто рядом. Он уже не пытался понять Северину, а просто хотел убедить сам себя. Для него было принципиально доказать себе, что она ошиблась, когда решила, что осталась одна со своим горем. Ведь сегодня церковь полна людей!
Чтобы прийти на церемонию, он взял отгул на полдня. А утром Изис объявила ему, что учителя в ее школе устроили забастовку, так что на уроки она не пойдет. Он тут же позвонил Жермену, но тот оказался на курсах на другом конце города и поэтому не мог посидеть с Изис. И Ипполит решился взять дочь с собой.
Пока они ехали в трамвае, он боялся заговорить на эти темы. Знает ли Изис, что такое смерть? Ей еще не приходилось терять никого из близких… Но она, с высоты своих десяти лет, пыталась осмыслить ситуацию.