Хэмиш богат – достаточно богат, чтобы входить в первое сословие, даже если бы он не был легендой в искусстве. Тем не менее ничего из обстановки этой комнаты он себе позволить не мог. Ни одной вещи.
Я далеко не самый важный гость этого собрания в Альпах. Воображаю, как они нажимают на Тенскватаву и его помощников или на аристократов, летящих сюда из Шанхая и Янгона, из Москвы и Мумбаи.
Конечно, у Хэмиша была и другая причина жадно рассматривать обстановку. В глубине его сознания всегда сидел вопрос: «Смогу ли я использовать это в следующем романе?»
Даже когда сочинение историй перестало быть тем, чем было многие столетия – занятием автора-отшельника, – и превратилось в усилия смешанной мультимедийной команды со щелкающими гиперлинками в глазу и для работы требовался целый штат – у Хэмиша все равно сохранилась привычка заранее представлять себе всю историю в главах, с пунктуацией и всем остальным.
Этот чайный столик периода Хэйан, пожалуй, достоин трех предложений; кроме того, он кое-что скажет о владеющем им герое.
Или:
Я мог бы несколько страниц посвятить этой кровати периода Богемского Возрождения – кровати на четырех столбиках, со змеями, вероломно, даже сладострастно или в библейском духе извивающимися среди резных виноградных гроздьев. Может, даже ввел бы ее в сюжет о проклятой раке… или о высокотехнологичном приспособлении для продления жизни… или о замаскированном сканере, который читает мысли спящих членов семьи.
Конечно, все эти сценарии из разряда «Пути науки ужасны и неисповедимы». Всегда найдется достаточно сюжетов о технологическом высокомерии человека; им нет числа.
Однако этот конкретный предмет, стоящий на углу дамасского ковра, особенно интересен. Украшенный в георгианском стиле ночной горшок – либо искусная копия (маловероятно в этой комнате), либо подлинное изделие восемнадцатого века, работы либо позднего Уилдона, либо раннего Джозайи Веджвуда. И все же, очевидно, этот горшок предназначен для использования – об этом недвусмысленно говорят современная герметически закрывающаяся крышка и мягкий зеленый ночник, чтобы не блуждать в темноте. Несомненно, подняв крышку, Хэмиш увидит свет и внутри, чтобы не промахнуться ночью.
Гости не должны мочиться на ковер, рассуждал Хэмиш. Функциональное сочетание древнего и нового. И еще не должны – это тоже очевидно – садиться на этот горшок. То есть не для женщин и не для испражнений. Только для мужчин. И только для малой нужды. Любой современный человек поймет главную цель собирания таких предметов – это современный эквивалент золота.
Но почему здесь, у постели? Почему просто не сходить в туалет?
Всего пятнадцать шагов нужно, чтобы через роскошно украшенную дверь пройти в вымощенные плиткой туалет и ванную, с «теплым» полом и душем о семи головках, туда, где полотенца из наноткани ждут возможности помассировать его поры, одновременно всасывая влагу и применяя дорогой крем – все сразу. Туалет великолепный и современный, за исключением…
Да чтоб меня! Нет приемника фосфора…
Унитаз-биде был оснащен всеми новейшими водяными и воздушными устройствами, включая подогреваемую крышку от «Киншаса люкс». Но не вызывало сомнений, что смытое из фарфоровой чаши уходило прямо в канализацию, как в добрые старые времена. Ни сборника, ни полиуретанового покрытия. Мужчине невозможно исполнить современный долг, который не исполняют женщины. Единственное обязательство, которое очень немногие женщины – даже самые эмансипированные и преданные охране окружающей среды – соглашаются исполнять.
Дома Хэмиш сокращал трату драгоценного фосфора просто – мочился с балкона спальни на кусты роз… или на закрытую клумбу за своим офисом. Простейшая система переработки, принятая мужчинами по всему земному шару там, где есть хоть кусочек живой природы, некогда легкая неловкость, а теперь акт земного патриотизма.
Честно говоря, ему это нравилось, и сейчас рядом не было Кэролайн, которая закатывала глаза и бормотала о «так называемом кризисе, вызванном этими мачо из песочницы».
Хэмиш улыбнулся, вспомнив об этом… и нахмурился: под конец она обозвала его лицемером за то, что в «Условиях паники» он назвал недостаток фосфора враньем – заговором производителей удобрений и радикальных защитников окружающей среды.
«В таком случае зачем ты поставил дома во всех туалетах сборники? – однажды спросила она. – Будь последовательным. Доведи дело до суда. Плати штрафы. Смывай!»
Стандартный ответ Хэмиша: «Да это просто сюжет!» – с ней больше не срабатывал. Под конец не срабатывал.
По правде говоря, об этом своем романе – переименованном ради фильма в «Ужас-сити?» а потом в «Ужас-сити!» – он жалел. Отрицание очевидного снижает правдоподобность. Но Кэролайн никогда его не понимала. «Не люблю, когда эти высоколобые говорят мне, что делать. Даже если они правы!»
Вернувшись в настоящее, Хэмиш задумался о доме Глокуса-Вортингтона. При всей роскоши туалета этот дом полностью игнорировал нехватку удобрений в мире. Может, они подкупают цюрихских чиновников, чтобы те отворачивались, когда этот огромный дом отправляет весь фосфор в канализацию вместе с испражнениями и туалетной бумагой? Утилизация сточных вод гораздо менее эффективна, а швейцарцы любят эффективность.
Если ты плутократ, это не означает автоматически, что тебя не заботит судьба планеты. Пусть даже ГВ не считается с этой необходимостью, в числе его гостей будут такие, кто думает о планете, или богатые надериты, которые хотят…
…ага!
Ладно, загадка разгадана. Ночной горшок – это жест вежливости по отношению к гостям, решившим поступать с пользой для планеты. Но какое непрактичное решение! Слугам приходится приходить дважды в день, собирать приношение. А потом мыть горшок…
Во второй раз за несколько мгновений Хэмиш испытал то состояние «ага!», ради которого жил.
«Понял. Этим ты сообщаешь мне, что можешь разослать высокооплачиваемых, элегантных, сдержанных слуг по всему огромному поместью, чтобы они вручную опустошали и протирали древние фарфоровые ночные горшки – каждый из которых стоит небольшое состояние. Отлично, я учту. Ты так богат, что тебя уже не заботит, сколько девяток в твоей квантили.
К тому же, – вспомнил он, поморщившись, – так богат, что можешь не думать ни о славе… ни об автографах».
Что и продемонстрировал Руперт Глокус-Вортингтон, когда Хэмиш преподнес ему подписанный экземпляр «Новой пирамиды»; он лишь коснулся ее кончиком пальца и приказал дворецкому унести подарок. А затем со снисходительностью, которая казалась скорее небрежностью, чем умыслом, спросил:
– Так чем же, мистер Брукман, вы зарабатываете на жизнь?
Одна из культурных пропастей между людьми, живущими к востоку и к западу от Атлантики, давно свелась к этому вопросу. Американцы сразу задают его, не понимая, что это может оскорбить.
Для нас это означает: «Какое интересное дело или умение вы сделали центром своей жизни?» Мы считаем это вопросом выбора, а не касты. Европейцы толкуют этот вопрос так: «К какой социальной касте вы относитесь?» или «Сколько вы зарабатываете?» Эта простая, предательская ошибка в фигурах речи выливается в десятилетия взаимного непонимания.