Капитан Немо шел впереди. Матрос замыкал шествие. Консель и я шли рядом, как будто можно было обмениваться впечатлениями через наши металлические шлемы. Я не чувствовал больше тяжести скафандра, свинцовых башмаков, резервуара с сжатым воздухом и металлического шлема, в котором голова болталась, как орех в скорлупе. Все эти предметы, погруженные в воду, теряли в весе ровно столько, сколько весила вытесненная ими вода. Я готов был благословлять этот физический закон, открытый еще Архимедом, так как он вернул мне подвижность.
Меня удивил яркий свет, заливавший дно, несмотря на тридцатифутовый слой воды. Солнечные лучи свободно пронизывали эту водную толщу и обесцвечивали ее. Я отчетливо видел мельчайшие предметы в сотне метров расстояния. Дальше контуры начинали тускнеть, краски сгущались, темнели, и в конце концов все исчезало в неопределенной синеве. Среда, окружавшая меня, казалась тем же воздухом, только более плотным, чем земная атмосфера, но не менее прозрачным. Над собой я видел спокойную поверхность моря.
Мы шагали по мелкому, плотно слежавшемуся и идеально гладкому песку, не имевшему тех складок, которые волны оставляют на прибрежных песках. Этот ослепительный ковер служил настоящим рефлектором для солнечных лучей. Вот почему так ярко были освещены водные толщи, каждая частица которых была буквально пронизана светом. Поверят ли мне, если я скажу, что на этой глубине в тридцать футов было также светло, как на поверхности воды в светлый день? В продолжение четверти часа мы ступали по песчаному копру, посыпанному неосязаемой пылью миллиардов мельчайших ракушек. Корпус «Наутилуса» понемногу таял в отдалении; ночью его прожектор должен был своими яркими, видными издалека лучами облегчить нам возвращение на борт.
Мы все шли и шли, а обширная песчаная равнина, казалось, не имела границ. Я раздвигал руками жидкие занавеси, но они тотчас же смыкались за моей спиной, и давление воды мгновенно уничтожало следы моих шагов на песке.
Наконец, в отдалении смутно стали вырисовываться какие-то контуры. Подойдя ближе, я разглядел подводные скалы, густо поросшие зоофитами. Тут я был ослеплен световым эффектом, присущим только жидкой среде.
Было около десяти часов утра. Солнечные лучи, падая под острым углом, преломлялись в воде, словно в призме, и окрашивали края скал, полипы, растения во все семь цветов солнечного спектра. Яркие краски — фиолетовая, синяя, голубая, зеленая, желтая, оранжевая и красная, — разбросанные в воде, словно на палитре темпераментного художника, были настоящим праздником для глаз.
Как досадно было, что я не мог поделиться с Конселем своими ощущениями, той радостью, которая волновала меня… Как жаль, что я не знал языка, знаков, при помощи которых капитан Немо разговаривал с матросом! Не в силах молчать, я говорил сам с собой, выкрикивал какие-то слова, расточительно и бесцельно расходуя драгоценный запас воздуха.
Консель, так же как и я, остановился, ошеломленный этим изумительным зрелищем.
Мне показалось, правда, что достойный малый, увидев зоофитов и моллюсков, стал их немедленно классифицировать.
Дно было усеяно множеством полипов и иглокожих. Разнообразные кораллы — изиды, живущие в одиночестве кожистые кораллы — корнулярии, группы глазастых кораллов, которых раньше называли «белыми кораллами», кораллы-фунгии, имеющие форму шампиньонов, актинии с венцом щупальцев вокруг рта — образовывали настоящий цветник. Но лучшими украшениями этого морского сада были порпиты с кружевными воротничками из лазоревых щупальцев, морские звезды, образовывавшие целые созвездия на песке, офиуры — австрофитоны, с разветвленными и курчавыми лучами.
Я испытывал искреннее огорчение, когда мне приходилось давить под башмаками моллюсков, тысячами устилавших дно: молотков, донаций, совершавших прыжки гребешков, трохусов, стромбусов, морских зайцев — аплизий — и много других обитателей неистощимого в своем богатстве океана.
Но надо было итти вперед, и мы шли.
Над нашими головами неторопливо плыли отряды физалий с развевающимися небесноголубыми щупальцами и медуз с нежнорозовыми или опаловыми шляпками, окаймленными лазоревой полоской по краям. Мы встретили также медузу-пелагию, которая освещала бы нам путь своим фосфорическим блеском, если бы мы шли ночью.
Все эти чудеса я наблюдал мимоходом, на протяжении едва четверти мили. Нужно было не отставать от капитана Немо, который быстро, не останавливаясь, шел вперед.
Вскоре характер грунта изменился. Песчаный ковер сменился слоем вязкого ила, который американцы называют «узом». Этот ил состоял преимущественно из кремнистых или известковых ракушек. Затем мы прошли по поросшей водорослями поляне. Подводные лужайки, покрытые густой растительностью, стлались под ногами, как пушистый ковер, вытканный искуснейшим мастером.
Растения простирались не только под ногами у нас, но и над нашими головами. Мы шли словно по крытой аллее с потолком из водорослей. Тут были длинные ленты фукусов, шарообразные или трубчатые лауреиции, кладостефы с тонкими листьями, широколистные родомении, похожие на веера кактусов.
Я заметил, что зеленые водоросли держались ближе к поверхности моря, красные — на средней глубине, а коричневые и черные образовывали цветники и сады в более глубоких слоях океана.
Водоросли — настоящее чудо природы. К этому семейству, насчитывающему около двух тысяч членов, принадлежат одновременно и самые маленькие и самые крупные растения в мире. Так, наряду с микроскопическими водорослями, сорок тысяч штук которых умещаются на площади в пять квадратных миллиметров, известны и водоросли, имеющие свыше пятисот метров в длину.
Прошло уже часа полтора с тех пор, как мы покинули «Наутилус». Приближался полдень. Я заметил это по тому, что солнечные лучи стали падать отвесно, не преломляясь в воде. Фантастическое богатство красок мало-помалу тускнело, и сапфировые и изумрудные тона исчезли с нашего небосвода. Мы мерно шагали вперед, и стук наших шагов отдавался с необычайной отчетливостью. Малейшие шумы распространялись с быстротой, к которой ухо не привыкло на земле. В самом деле, вода лучший проводник звука, чем воздух, и звук распространяется в ней в четыре раза быстрее.
Тем временем дно стало заметно покатым. Мы находились теперь на глубине в сто метров и испытывали давление в десять атмосфер. Но, повидимому, мой скафандр был приспособлен к этим условиям, так как я нисколько не страдал от повышенного давления.
Я ощущал только какое-то неуловимое стеснение в суставах пальцев, но и это несколько неприятное чувство скоро исчезло. Никакой усталости от двухчасовой ходьбы в снаряжении, к которому у меня, естественно, не было привычки, я не испытывал. Поддерживаемый водой, я двигался в ней с необычайной легкостью [33] .
На этой глубине в триста футов я еще наблюдал отблески Солнечного света, но уже еле заметные. Яркий свет дня уступил место красноватым сумеркам, — состоянию, среднему между днем и ночью. Однако, мы достаточно хорошо видели дорогу, и еще не пришла пора пускать в ход лампы Румкорфа.