Она фыркнула.
— Ну, процентов на десять. Кажется, мне предстоит служить моральным ориентиром Лобсанга.
— Хм. Так это неплохая идея.
— Возможно, но он, ты удивишься, совсем не понимает, что стрелка моего компаса отнюдь не указывает на север.
Джошуа усмехнулся.
— Помню, вы ударили папского нунция туфлей. Мы все страшно обрадовались, хоть и понятия не имели о скандале, в котором он был замешан. Потом, через два года, правда вышла на свет, и мы пожалели, что вы не ударили его обеими туфлями.
— Поначалу, конечно, я страшно злилась, что Лобсанг вернул меня с того света. Вот наглец. И в то же время, если ты понимаешь, я была вне себя от радости…
Агнес окинула взглядом свои руки и все тело.
— Но он дал вам выбор — соглашаться или нет, так? Вы могли бы просто уйти и вести независимую, гм, жизнь. Или…
— Или щелкнуть выключателем.
— Как он вас убедил?
Агнес задумалась.
— Я скажу тебе. У нас был один разговор. Лобсанг по какому-то поводу произнес: «Это не поддается исчислению». — «Да», — ответила я.
— Кстати, я имел в виду сделать ироническую аллюзию, — добавил Лобсанг.
Дело происходило в спортзале, и оба были одеты более или менее соответственно. Лобсанг помогал Агнес развивать физические реакции.
— Что именно?
— Я использовал фразу «это не поддается исчислению» в ироническом смысле, чтобы передать свое недовольство, — терпеливо объяснил Лобсанг. — Я отнюдь не произнес ее бездумно, как сообщение об ошибке, в ответ на недостаточную или противоречивую информацию.
— Лобсанг?
— Что?
— Что такое вы несете?
— Вы упорно думаете обо мне как о компьютере. А я пытаюсь развеять это заблуждение. Отчего вы качаете головой?
— Извините. Но вы… немного перегибаете.
— Можете звать меня Лобби. Уменьшительное имя способствует сближению. Как по-вашему?
— Лобби…
(«Джошуа, он то и дело замолкал и ждал, когда я продолжу разговор. Ты когда-нибудь общался с иностранцем, который хотел попрактиковаться на тебе в английском? В первые несколько дней Лобсанг вел себя именно так, что есть сил стараясь быть человечным…»)
— Послушайте, — сказала Агнес, — вы все делаете неправильно. Вы не человек и не можете быть человеком. Вы — очень разумная машина. Больше чем человек. Почему бы не смириться с этим? Быть человеком — значит не только иметь мозг. Есть разные неприятные вещи — органы, жидкости, инстинкты…
— Вы описываете свое тело, а не себя. Точнее, свое бывшее тело.
— Да, но…
— Внешне вы были животным, но ваша суть не сводилась к этому. Внешне я — машина, но не судите по внешности.
— Да, но…
— Давайте пройдем Туринский тест.
— О, компьютеры уже давным-давно научились проходить тест Тьюринга.
— Нет, я сказал — Туринский тест. Мы оба будем молиться в течение часа, а потом посмотрим, заметит ли Бог разницу.
И она рассмеялась.
— И все? Лобсанг вас рассмешил?
— Он впервые за все это время показался мне настоящим человеком. И продолжал в том же духе. Как будто тебя насмерть зализывают щенята. Я под конец совсем выбилась из сил.
Джошуа кивнул.
— Знаете, если сработает хотя бы на десять процентов, я скажу, что ему очень повезло с вами.
Агнес фыркнула.
— Это уж пусть он сам скажет. Я учусь щелкать бичом, Джошуа. Я знаю, у тебя были с ним трудности.
— Да уж. После взрыва в Мэдисоне мы не общались, пока я не позвонил ему, чтобы поговорить о вас.
— Наверное, он скучает по тебе. Лобсанг охватывает целый мир, но у него мало друзей. Если они вообще есть.
— И поэтому он вынужден их фабриковать?
— Это грубо, Джошуа. По отношению к нам обоим.
— Согласен. Извините. Послушайте, Агнес, как бы вы здесь ни оказались, очень приятно видеть вас вновь.
На ее лице вдруг появилась странная тревога. Взяв Джошуа за руки, как она делала в детстве, когда нужно было объяснить ему что-нибудь непростое, Агнес сказала:
— Мы с тобой знаем, в чем подлинная проблема, Джошуа.
— Какая проблема?
— Я выгляжу как Агнес. Думаю как она. Я продолжаю ее дело. Я чувствую себя Агнес. Но могу ли я быть ею? Я монахиня, Джошуа. Во всяком случае, Агнес была монахиней. И сознавала, что в католической теологии нет места реинкарнациям.
— И что?
Агнес в кои-то веки отвела взгляд.
— Моя смерть, Джошуа…
— Что?
— Я… пережила ее. То, что мы называем «личным судным днем». «И отрет Бог всякую слезу с очей». Я видела Бога. Ну или так мне кажется. Я в это верю, — она подняла руки и вновь внимательно осмотрела их. — И вот я здесь, в чудесном новом теле. «Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие».
Агнес с улыбкой подмигнула.
— Не беспокойся, я не стану спрашивать главу и стих. Может быть, я что-то вроде электронного привидения — никакая не Агнес, ну или, в лучшем случае, кощунственная пародия на нее. Или, наоборот, я вернулась, чтобы исполнить волю Бога на новый лад — в мире, преобразованном наукой. Исполнить Его волю так, как невозможно было раньше. И, кажется, я готова пока что принять этот вариант.
Джошуа помешал остатки кофе.
— Как по-вашему, чего Лобсанг хочет? Чем пытается стать? Опекуном человечества?
Агнес задумалась.
— Скорее садовником. Очень мило, идиллично и безобидно… вплоть до того момента, когда садовник вынужден браться за ножницы.
Джошуа встал.
— Мне, к сожалению, пора. С тех пор как мы сюда вернулись, у моей семьи масса проблем.
— Да, я слышала.
— А что касается природы вашего нового существования… честно говоря, я провел много времени с Лобсангом, и я не богослов. Мой совет — просто продолжайте в том же духе. Занимайтесь тем, что прямо перед вами. Так вы сами всегда говорили.
— Честно говоря, я все-таки надеюсь на некоторую толику богословского руководства от парней из Ватикана.
— Мне нет дела до Ватикана. Насколько я могу судить, вы — моя Агнес.
— Спасибо, Джошуа.
Она встала и обняла его.
— Не уходи навсегда.
— Не уйду.
Салли вернулась к Монике Янсон — без предупреждения, без какого-либо рассказа о том, где она пропадала.